Люди стекались в Альтамонт так же, как на Вудстокский фестиваль. Ехали на машинах сплошным потоком, шли пешком по дорогам и прямо по полям, несли детей на плечах… Пускали мыльные пузыри, несли воздушные шарики, красные знамена… Но почему-то там, перед сценой, половина из них упилась и уторчалась настолько, что уже не соображала, что к чему…
Ни одна революция не достигала своих целей, и карнавальная революция — не исключение. Чем шире становилась аудитория рок-н-ролла, тем она становилась пассивнее. Может, дело и в том, что была зима — в Альтамонте как-то все замерзло: не было уже равноправных участников праздника, была огромная толпа, которая пришла ловить кайф и пожирать эмоции…
Оператор поймал несколько прекрасных кадров человеческой натуры: вот лицо командира “ангелов”, который смотрит на Джаггера с нескрываемой ненавистью, как бы не понимая, как вот это хрупкое, кривляющееся на сцене существо оказалось во много раз удачливее и богаче его; вот сладострастное лицо девушки, которую просто прет от музыки; а эта совершенно обдолбана, раздевается, ломится к сцене, покачивая тяжелыми грудями; Кейт Ричардс что-то кричит толпе, “Стоунз” замолкают, мелькают встревоженные лица устроителей концерта: “или вы сейчас же прекратите это побоище, или они вообще не будут играть…”
О том, что в Вудстоке все было далеко не так благополучно, как показано в кино, говорит только огромное количество грязи, которое оставили после себя люди на зеленом, частью уже вытоптанном поле. Грязь могла бы и не войти в этот фильм. Тогда он получился бы совсем розовым; но что-то заставило режиссера все-таки включить эту грязь. Возможно, Альтамонт был близок; возможно, и фильм о Вудстоке можно было бы снять как страшный фильм. Но такой задачи не было. Это был фильм о начале рок-н-ролльной эры, он был полон оптимизма и потому главным клипом фильма стали голые детишки, играющие с ударной установкой, когда музыканты куда-то ушли. Вот будущее. Вот завет: любовь, цветы и музыка. Фильм о Вудстоке был снят просто: камера была включена в тот момент, когда наступил Рай. И сняты люди в Раю. Люди без греха. И музыка Рая. А как снимался Альтамонт, я не понимаю. Потому что предвидеть, что все это действо — которое и красиво даже, и завлекательно, и на первых порах не вызывает особых опасений — очень плохо закончится, было ведь невозможно. Ну, невозможно было предвидеть, что те же люди, люди Рая, которые были в Вудстоке, в Альтамонте передерутся, будут лезть на сцену и падать вниз с разбитыми в кровь головами… А впечатление такое, что оператор по минутам знал, что произойдет. И все это снято. И безумная толпа, и судороги ее ненависти, драки, убийство, прекращение концерта, и отлет на вертолете группы… Наконец: как будто уцелевшие после какой-то невиданной катастрофы, в черноте, по мокрому, в луче голубоватого прожектора полю бредут врозь растерявшиеся кучки людей…
Вот такое сильное действие оказывает фильм. Он гораздо более глубокую правду говорит, чем была потом высказана. Если серьезно, то он говорит о том, что эпоха рок-н-ролла кончилась. Ибо новый мир, рожденный новой музыкой, оказывался ничуть не лучше старого…
Может показаться странным, но, когда в 1994 году решено было провести ретро-концерт в честь двадцатипятилетия вудстокского фестиваля, Мик Джаггер язвительно заметил: “Те музыканты, которые решили вновь выступать в Вудстоке, должны были бы помнить, что лучше не возвращаться на место преступления”. Что имелось в виду? Какое преступление было совершено? Или это — обычное ворчание человека, которому судьба вместо Вудстока “подарила” Альтамонт?
Возможно, как честный бизнесмен, Мик посчитал преступлением попытку сыграть на ностальгических чувствах тех, кто поверил в рок-н-ролльную революцию. Потому что Вудстокв конце концов оказался фестивалем несбывшихся надежд и несостоявшейся справедливости (для поколения, которое участвовало в нем). Дилан, который пел о том, что “времена меняются”, не пришел на похороны своего друга и братка Фила Окса, спившегося от тоски. Он хотел быть честным и показать, что братства больше нет. И времена действительно изменились. И братства больше нет. И ничего не осталось. Вот в чем штука. А так красивенько все было…
Когда случился Альтамонт, я учился во втором классе. С тех пор прошло очень много лет. Рок-н-ролл излился, подобно вулканической лаве и застыл в хорошо известных каждому любителю формах. Вся эпоха рок-н-ролла продолжалась от силы лет десять, но детонация, произведенная ею, затронула сознание последующих поколений и, смею думать, в каком-то смысле влияет на наше сознание до сих пор. Конечно, для большинства рок стал просто развлечением, одной из тех безопасных музык человечества, которая, год от года совершенствуясь внутри себя, никогда уже, однако, не поднимет целое поколение на штурм старого мира. Лишь для немногих “изобретателей” эпоха рок-н-ролла сохраняет свое значение, как одна из коллективных попыток людей совершить экзистенциальный прорыв, расширить сознание. И я бы сказал, что это была удавшаяся попытка: это выяснилось полвека спустя, когда стало возможным беспристрастно судить о результатах. Она очень изменила сознание человечества, необыкновенно раскрепостив его: она смела границы государств и рас, всесторонне изменила культуру, по-новому поставила проблему человеческой свободы (вырвав этот аспект бытия из рук государства и вернув его каждому отдельному человеку), вернула людям интерес к религии, возродила трансовые практики и употребление психоактивных веществ в магических целях; она увидела многие проблемы человека и человечества как бы из будущего, хотя масштаб этих проблем не мог быть верно определен. Наконец, она продемонстрировала, каким мощным преобразующим сознание инструментом может быть музыка. Поэтому новому поколению предстоит еще и еще расширять музыкальное сознание до границ, которых я своим старым уже умом провидеть не могу.
Я сказал, что эпоха рок-н-ролла была первой карнавальной революцией в истории человечества. Но забыл добавить, что, возможно, последней. Казалось бы, “открытое” сознание времен пост-рок-н-ролльной революции уже не будет знать помех в решении рутинных проблем человечества и в “продвижении” вперед всех наук и искусств. Да-да, в развитие того и другого уже инвестированы деньги (о, эти инвестиции!), но, думается, наш век в своей зрелой фазе будет веком решения очень серьезных “глобальных” проблем и связанной с их решением практической, часто очень грязной работой (надо в прямом смысле слова “очистить” Землю; построить чистую энергетику; накормить поколения, рожденные “демографическим взрывом”; решить проблему ресурсов и потребления — оно не может уже оставаться бесконтрольным). Речь идет в конечном счете о новой парадигме мышления. Вполне может статься, что пришедшему веку будет не до культурных инвестиций — очень уж жесткие проблемы стоят перед нами уже сейчас, или уже вчера… И надо срочно что-то с ними делать… Но опять-таки, без драйва, без своеобразной героики, без некоего гимна невозможно никакое серьезное изменение — как в сознании, так и вне его…
Я все же доскажу свою историю. Пожизненные комедианты, “Роллинг Стоунз”, кажется, никогда не переставали тосковать по тем временам бури и натиска, которые из нашего далека, когда потребление гигабайт музыки стало приватным и безопасным делом, кажутся столь грубыми и опасными. Временам, когда музыку слушали вживую. Им баснословно повезло: они остались важной частью мирового шоу-бизнеса, они (в этом видится парадокс) в своем качестве карнавальных “бунтарей” стали частью американского истеблишмента и — вместе с “Битлз” — “мирового сознания”. Они не только на несколько десятков лет пережили своих ровесников, бэнды которых развалились уже к концу 70-х, выпустив десяток альбомов, но до весьма почтенного возраста сохранили способность к творению. Разумеется, дело не обошлось без кризисов молчания и откровенно слабых альбомов, но когда в 1997 году, через 33 года после их первой пластинки, вышел прекрасный альбом “Bridges to Babylon”, все, кто хоть что-нибудь понимает в музыке, были потрясены…