1903
Сообщники
В. Брюсову
Ты думаешь, Голгофа миновала,
При Понтии Пилате пробил час,
И жизнь уже с тех пор не повторяла
Того, что быть могло – единый раз?
Иль ты забыл? Недавно мы с тобою
По площади бежали второпях,
К судилищу, где двое пред толпою
Стояли на высоких ступенях.
И спрашивал один, и сомневался,
Другой молчал, – как и в былые дни.
Ты всё вперед, к ступеням порывался…
Кричали мы: распни Его, распни!
Шел в гору Он – ты помнишь? – без сандалий…
И ждал Его народ из ближних мест.
С Молчавшего мы там одежды сняли
И на веревках подняли на крест.
Ты, помню, был на лестнице, направо…
К ладони узкой я приставил гвоздь.
Ты стукнул молотком по шляпке ржавой, –
И вникло острие, не тронув кость.
Мы о хитоне спорили с тобою,
В сторонке сидя, у костра, вдвоем…
Не на тебя ль попала кровь с водою,
Когда ударил я Его копьем?
И не с тобою ли у двери гроба
Мы тело сторожили по ночам?
. . . . . . . . . . . . . . .
Вчера, и завтра, и до века, оба –
Мы повторяем казнь – Ему и нам.
1902
Баллада («Мостки есть в саду…»)
П. С. Соловьевой
Мостки есть в саду, на пруду, в камышах.
Там, под вечер, как-то, гуляя,
Я видел русалку. Сидит на мостках, –
Вся нежная, робкая, злая.
Я ближе подкрался. Но хрустнул сучок –
Она обернулась несмело,
В комочек вся съежилась, сжалась, – прыжок –
И пеной растаяла белой.
Хожу на мостки я к ней каждую ночь.
Русалка со мною смелее:
Молчит – но сидит, не кидается прочь,
Сидит, на тумане белея.
Привык я с ней, белой, молчать напролет
Все долгие, бледные ночи.
Глядеть в тишину холодеющих вод
И в яркие, робкие очи.
И радость меж нею и мной родилась,
Безмерна, светла, как бездонность;
Со сладко-горячею грустью сплелась,
И стало ей имя – влюбленность.
Я – зверь для русалки, я с тленьем в крови.
И мне она кажется зверем…
Тем жгучей влюбленность: мы силу любви
Одной невозможностью мерим.
О, слишком – увы – много плоти на мне!
На ней – может быть – слишком мало…
И вот, мы горим в непонятном огне
Любви, никогда не бывалой.
Порой, над водой, чуть шуршат камыши,
Лепечут о счастье страданья…
И пламенно-чисты в полночной тиши, –
Таинственно-чисты, – свиданья.
Я радость мою не отдам никому;
Мы – вечно друг другу желанны,
И вечно любить нам дано, – потому,
Что здесь мы, любя, – неслиянны!
1903
Зеленое, желтое и голубое
Я горестно измучен.
Я слаб и безответен.
О, мир так разнозвучен!
Так грубо разносветен!
На спрошенное тайно –
Обидные ответы…
Всё смешано – случайно,
Слова, цвета и светы.
Лампада мне понятна,
Зеленая лампада.
Но лампы желтой пятна
Ее лучам – преграда.
И, голубея, окна
В рассветном льду застыли…
Сплелись лучи – в волокна
Неясно-бурой пыли.
И люди, зло и разно,
Сливаются, как пятна:
Безумно-безобразно
И грубо-непонятно.
1903
Пауки
Я в тесной келье – в этом мире.
И келья тесная низка.
А в четырех углах – четыре
Неутомимых паука.
Они ловки, жирны и грязны.
И всё плетут, плетут, плетут…
И страшен их однообразный
Непрерывающийся труд.
Они четыре паутины
В одну, огромную, сплели.
Гляжу – шевелятся их спины
В зловонно-сумрачной пыли.
Мои глаза – под паутиной.
Она сера, мягка, липка.
И рады радостью звериной
Четыре толстых паука.
1903
Цепь
Один иду, иду чрез площадь снежную,
Во мглу вечернюю, легко-туманную,
И думу думаю, одну, мятежную,
Всегда безумную, всегда желанную.
Колокола молчат, молчат соборные,
И цепь оградная во мгле недвижнее.
А мимо цепи, вдаль, как тени черные,
Как привидения, – проходят ближние.
Идут – красивые, и безобразные,
Идут веселые, идут печальные;
Такие схожие – такие разные,
Такие близкие, такие дальные…
Где ненавистные – и где любимые?
Пути не те же ли всем уготованы?
Как звенья черные, – неразделимые,
Мы в цепь единую навеки скованы.
1902