История начиналась вполне безобидно. Сын Марии Терезии Иосиф II, в 1770-х годах начавший принимать активное участие во внешнеполитических делах, был твердо намерен восстановить престиж Австрии, значительно пострадавший после неудачных попыток вернуть себе Силезию, отнятую Пруссией. В отличие от своей матери Иосиф сомневался, что союз с Францией поможет ему достичь этой цели. Поэтому он обратился к России. Ввиду намеченного на весну объезда своих восточных провинций в начале 1780 года Иосиф дал русскому посланнику в Вене знать о своем желании встретиться с императрицей. По стечению обстоятельств, на то же самое время был назначен ее объезд польских территорий империи. По свидетельству английского посланника, она «зарделась от радости», когда ей зачитали депешу императора^{634}. Несмотря на сомнения Марии Терезии, переговоры Екатерины с Иосифом, прошедшие в Могилеве в мае, имели большой успех и повлекли за собой оказавшийся не менее удачным визит императора в Москву и Петербург.

В отчаянной попытке сохранить контроль над тем, что он именовал «богатейший кусок моего наследства» («das reichste Stück meines Erbes»)^{635}, в начале сентября того же года Фридрих II отправил в Петербург своего племянника и наследника принца Фридриха Вильгельма. Убежденные, что союз с Пруссией и дальше останется краеугольным камнем российской внешней политики, министр иностранных дел Никита Иванович Панин и его воспитанник великий князь приняли принца со всем радушием. По словам прусского посланника Иоганна Эйстаха (Евстафия) фон Герца, Панин «поведал двум принцам все детали их будущего сотрудничества, и они поклялись в нерушимости своей дружбы, равно как и в союзничестве между двумя государствами»^{636}. Удовлетворенный Панин заявил, что его дипломатическая система, известная как «Северный союз»[217], была теперь настолько прочна, что даже его собственная смерть не смогла бы ей повредить^{637}. Другие иностранные дипломаты тоже сообщали о дружественности встреч между двумя наследниками, однако считали нужным добавить, что раздраженная происходящим императрица изъявила желание избавиться от принца, и чем раньше, тем лучше^{638}. Ей не нужны были более ни Пруссия, ни союзничество с ней.

Новость о смерти Марии Терезии в конце ноября вызвала в Петербурге большое волнение. Поскольку Иосиф теперь правил Габсбургской империей один, он был волен преследовать собственные цели. Это и был тот удобный случай, которого дожидалась Екатерина. Император послал своему представителю в Петербурге депешу, сообщавшую о его желании установить более теплые взаимоотношения с Россией. Курьер, посланный императрицей в Вену с соболезнованиями, нес с собой в ответ и ее слова о том, что и в самом деле пора уже восстановить тесные связи, некогда объе динявшие две империи^{639}. В свою очередь, в январе 1781 года Кобенцль представил черновой вариант формального предложения о союзничестве. Австрия требовала дополнительной российской помощи в случае войны с Пруссией. В ответ Россия запросила более активного содействия австрийцев в случае войны с Турцией^{640}. Ни та, ни другая сторона не сочли притязания потенциального партнера чрезмерными.

Панин не слишком скрывал свое недовольство таким поворотом событий. Союз с Австрией, доказывал он, приведет к непрерывным военным действиям^{641}. Всеми силами он пытался противостоять заключению договора: не давал императрице доступа к документам и тайно поставлял информацию о происходящем прусскому посланнику^{642}. Слухи о его действиях дошли до Екатерины; та взорвалась. Большой любви к Панину она никогда не испытывала, однако до тех пор находила его полезным. Стоило ему перестать действовать в соответствии с ее ожиданиями, и от его полезности не осталось и следа. Поэтому от дальнейшего участия в переговорах она решила его отстранить. Осознавая все нарастающую двусмысленность своего положения, в конце апреля 1781 года Панин испросил и получил четырехмесячный отпуск[218]. Без его участия и без участия Коллегии иностранных дел русско-австрийский договор был заключен посредством обмена письмами в мае и июне того же года^{643}. Императрица славила свой новый союз: «…утренняя заря прекрасного дня. Когда мрак ночи исчезает, тогда является утренняя звезда»^{644}.

Вводя в действие «Северный союз» в 1763 году, Панин заявил прусскому посланнику, что он и его дипломатическая система составляют единое целое и что, если один падет, не устоит и другой^{645}. Спустя каких-то семнадцать лет он повторил эти слова другому прусскому посланнику. Он не откажется от своей системы, сказал он Герцу, потому что слишком стар, чтобы привыкать к чему бы то ни было другому^{646}. Стремясь обеспечить преемственность своей политики, он убедил великого князя в том, что союз с Пруссией жизненно важен для безопасности России. Особых усилий для этого не потребовалось, поскольку Павел Петрович и так был благорасположен к этому союзничеству. Снова и снова клялся он в дружбе прусскому королю. Во время Войны за баварское наследство он даже добровольно вызвался повести свой полк в бой бок о бок со своим «дядей» и героем^{647}. Было очевидно, что наследник российского престола и впрямь сын своего отца.

Слишком хорошо осознавая пристрастия сына и памятуя об опыте Елизаветы Петровны и ее племянника Петра III, императрица была полна решимости сделать союз с Австрией столь прочным, чтобы даже ее сын не смог разорвать его^{648}.[219] Она пыталась навязать ему свою точку зрения, убедить его в ее правильности. В мае 1781 года, сразу после отъезда Панина в деревню, она предложила сыну поездку в Европу. Павел тут же ухватился за эту возможность: его супруга мечтала навестить свою семью в Вюртемберге, тогда как сам он страстно желал возобновить дружбу с Фридрихом II^{649}. Однако, получив план свой поездки, великий князь с супругой были обескуражены: в маршрут была включена Вена, но не Берлин. Было очевидно, что им дозволяется соприкасаться исключительно с Габсбургами и учитывать лишь их интересы^{650}. Им не только не разрешили поехать туда, куда они хотели, но и великокняжеская свита составлялась императрицей, и только из верных ей людей. Как австрийский посланник гордо доносил Иосифу II, «Их высочества будут ограждены от всякого панинского влияния»^{651}. Князя Александра Куракина, дражайшего друга великого князя, включили в свиту только по особой просьбе последнего.

План императрицы склонить сына на свою сторону был обречен на провал. До своего отъезда 19 сентября великий князь вызвал к себе тех членов Коллегии иностранных дел, кто, по его сведениям, поддерживал «Северную систему», и умолял их твердо стоять на своем. Он также посетил Герца, чтобы заверить его в неизменности своей поддержки союза с Пруссией^{652}. Наследника престола тяготили эти прощания и постоянные слухи о том, что в его отсутствие Панина сместят с должности. Тем не менее начало путешествия не было осложнено никакими неожиданностями и оказалось даже приятным, особенно пребывание в Вене, где велись переговоры о браке младшей сестры великой княгини Марии Федоровны с младшим братом и наследником Иосифа II. Последнее стало возможным после того, как императрица заблокировала попытку Панина обручить принцессу с датским принцем или даже с десятилетним племянником Фридриха^{653}. И все же великий князь не мог скрыть от гостеприимного хозяина своего отвращения к союзу с Австрией. К тому времени, как он достиг Тосканы, сдерживаться было уже выше его сил. Брату императора[220] он проговорился о своем презрении к тем, кого, по его утверждениям, подкупили австрийцы. По его мнению, это были Потемкин, Александр Андреевич Безбородко, братья Александр Романович и Семен Романович Воронцовы, Петр Васильевич Бакунин[221] и Аркадий Иванович Морков, — и поклялся изгнать их, как только придет к власти^{654}. Известие об этом было незамедлительно передано в Петербург.