Как тогда было поступить с ленинским изречением о том, что «новый период» российской истории начался в XVII веке? Н.Л. Рубинштейн уже пытался решить эту проблему: он утверждал, что территориальное разделение труда является существенным компонентом общероссийского рынка и что, поскольку оно в XVII веке едва только началось, Ленин имел в виду просто начало создания капиталистических связей^{537}. Авторы доклада «Переход России от феодализма к капитализму» и их сторонники, однако, приняли объяснение Сергея Даниловича Сказкина, заключавшееся в том, что Ленин подразумевал купеческие связи, а не буржуазные, когда говорил о всероссийском рынке. Такой вывод никого не удовлетворил. Только позднее, в головокружительные дни конца 60-х, Павленко почувствует достаточную уверенность в своих силах и схватит быка за рога: в своем споре с народниками Ленин просто заимствовал фразу «новый период» у в высшей степени буржуазного историка Василия Осиповича Ключевского, а тот, в свою очередь, заимствовал ее у столь же буржуазного Сергея Михайловича Соловьева. Ни тот, ни другой не вкладывали в эту фразу какого-либо социально-экономического содержания.

Как уже должно было стать более чем ясно, дискуссия о российской мануфактуре стала к середине 60-х годов XX века всего лишь отражением более широких дебатов об истоках капитализма. Теперь уже мануфактура исследовалась не затем, чтобы определить истоки капитализма; теперь судьба мануфактуры будет решаться в зависимости от результата спора о капитализме. Поскольку темы тесно переплетались, границы старались проводить строго. На одной стороне, явно превосходящей, стояли те, кто выступал за позднее развитие капитализма. Они не были едины. Некоторые, подобно Н.М. Дружинину, помещали формирование капиталистического уклада в 60-е годы XVIII века. Другие, например, В.К. Яцунский, Михаил Яковлевич Гефтер и С.Д. Сказкин, помещали переходный момент в начало XIX века. А третьи, среди которых самым значительным представителем был Павленко, признавали за переходный момент 60-е годы XVIII столетия, но, похоже, сомневались в характере российского феодализма и даже российского капитализма. Однако, поскольку Павленко не пожелал предложить альтернативные формации, в роли критика сторонников раннего развития капитализма он оказался значительно эффективнее, чем в качестве создателя более убедительной схемы.

В то время как западным марксистам причиняет неудобства длительный период, потребовавшийся капитализму для созревания, прежде чем он наконец завоевал Запад, многим советским ученым по тем же причинам неудобна долгая жизнь феодализма в России (в общей сложности тысячелетие) и соответственно короткий период, отведенный российскому капитализму для созревания. Сторонники раннего развития капитализма в России пытаются исправить ситуацию тем, что отодвигают время наступления капитализма на одно-два столетия в глубь веков. Они исходят из своей веры в универсальное, однолинейное развитие от одной социально-экономической стадии к другой, ведущее в конце к социализму. Они все полагают, что Россия не могла ни пропустить какую-либо из этих стадий — за одним исключением, — ни сильно отстать от Запада в продвижении по ним. Придерживаясь выводов Бориса Дмитриевича Грекова и Серафима Владимировича Юшкова, они согласились с тем, что русский народ, как и многие другие славянские народы, никогда не проходил через рабовладельческую стадию (разумный вывод, но его, вероятно, следует распространить на все цивилизации, за исключением классической средиземноморской). Не имея альтернативы, им пришлось отнести истоки феодализма ко времени основания Киевской Руси в IX веке; это утверждение не несет в себе больших проблем, так как таким образом русский феодализм выстраивается в одну хронологическую линию с западным. После периода феодальной раздробленности в XVI и XVII веках появляется централизованное государство в форме сословно-представительной монархии. К концу XVII века, однако, начал укореняться капитализм. Обстоятельства, вызванные подъемом буржуазии и упадком феодальной знати, предоставили монарху пространство для маневра. В итоге форма правления получилась абсолютистской, включая периоды просвещенного абсолютизма, хотя в конечном счете политическая власть все еще оставалась у владеющих крепостными дворян. Для этого периода была характерна классовая борьба, но не в классической господствовавшей на Западе форме: вместо борьбы буржуазии с дворянством в России наблюдаются массовые крестьянские восстания, направленные против феодального строя. Объективно такие восстания имели целью введение мелкотоварного капитализма.

Очевидно, что одним из столпов универсалистского подхода являются существенные элементы капитализма, которые удается обнаружить в России XVII века, если не раньше. Без них феодализм будет продолжаться бесконечно. Без них абсолютизм выпадает из своей специфической последовательности, а вместе с этим потеряются любые убедительные параллели с западным абсолютизмом. И что еще более тревожно, без них меняется взаимоотношение между капитализмом и абсолютизмом. Возникает даже искушение предположить, как сделали некоторые из дискутантов на симпозиуме 1965 года, что российский абсолютизм возник существенно раньше конца XVII века и сам является вовсе не результатом развития капитализма, а его творцом^{538}. И нечего даже говорить, что капитализм, созданный абсолютизмом, очень сильно отличается от капитализма, развившегося самопроизвольно. Это показали еще участники дискуссии начала 1930-х годов. Таким образом, сторонники универсалистского подхода оказались перед необходимостью обнаружить элементы капитализма в России XVII века. Если это сделать, то все остальное окажется на своих местах. Россия станет на европейский путь, и синхронность развития будет достигнута.

Кроме Индовой, Преображенского и Тихонова (сам Устюгов умер в 1963 году) список тех, кто искал признаки раннего развития капитализма, включает такие авторитетные имена, как Илья Андреевич Булыгин, Лев Владимирович Черепнин, Бернгард Борисович Кафенгауз, Владимир Васильевич Мавродин, Нечкина, Сергей Мартинович Троицкий, Михаил Яковлевич Волков и Заозерская. Как и их противники, почти все они работали в Институте истории Академии наук (после 1968 года, когда произошло разделение, — в Институте истории СССР). Основываясь на работах Ленина и почти полностью исключая работы Маркса, они подчеркивали важность этих признаков. И делали они это, постулируя строгую зависимость между социально-экономическим базисом и надстройкой, причем первый неизбежно и непосредственно определял вторую. Отсюда, как только они найдут капиталистические элементы, то смогут заявить об обнаружении капитализма. И самыми важными из этих элементов были, конечно, мануфактуры. Проиграв спор о природе рабочей силы на указных мануфактурах, они обратились к более мелким, безуказным предприятиям, таким как солеварни, кожевенные заводы и тому подобное. Эти предприятия, по их утверждению, требовали не только значительного вложения капитала, были крупнее, чем мастерские мелкотоварных производителей, и применяли разделение труда, но и использовали вольнонаемный труд и, таким образом, могли называться капиталистическими мануфактурами. Появление таких мануфактур эти ученые отнесли к середине XVII века.

Явно застигнутые врасплох на симпозиуме, посвященном переходу к капитализму, в июне 1965 года, они тотчас начали контрнаступление и обвинили своих оппонентов в принижении значения новых явлений в России XVII века. В своих работах, изданных вслед за этим, они повторили это обвинение^{539}. Они также пошли дальше, оставив позади попытку навесить ярлык нигилистов на своих противников на симпозиуме, намекнув на сходство между взглядами противников и взглядами народников, легальных марксистов и меньшевиков. И кто мог сказать, что они не правы? И опять же, может быть, сторонники позднего и искаженного развития капитализма в России были правы, воскрешая взгляды, впервые пущенные в оборот их досоветскими и ранними советскими предшественниками? Разве не лучше они согласовывались со спецификой российской истории, чем универсальный, однолинейный подход, применявшийся с конца 30-х годов XX века? Это страшная мысль!