Благодаря Павленко и Струмилину были установлены параметры следующего этапа дебатов. Другим оставалось только поддержать ту или другую сторону или попытаться каким-то образом их примирить. Эмилия Самойловна Виленская твердо выступила в поддержку Павленко. В статье о природе мануфактуры в России, вызывавшей в памяти имена Туган-Барановского и Покровского, она заявила, что мануфактура являлась искусственным созданием государства и была рассчитана на то, чтобы удовлетворять потребностям государства^{526}. При отсутствии свободной рабочей силы государство не только передавало несвободную рабочую силу владельцам мануфактур, но и в течение 30-х, 40-х и 50-х годов прикрепило к мануфактурам работавших на них вольнонаемных работников. Это относилось не только к хорошо известным металлургическим предприятиям Урала, но и к предприятиям легкой промышленности. К середине века несвободный труд преобладал в производстве грубого холста, полотна, шелка, бумаги и стекла. Никоим образом, заявила Виленская, этот труд не может считаться капиталистическим, поскольку труд крепостных не был преобразован в товар — такое условие поставил Маркс (а его Струмилин проигнорировал). Кроме того, большинство рабочих — в текстильной промышленности около 95% к середине 1760-х годов — сохранили участки земли, которые обрабатывали в свободное время, что позволяло работодателю платить за работу еще меньше, чем можно было бы ожидать за несвободный труд. В итоге труд рабочих больше напоминал барщину или обязательные сельскохозяйственные работы, чем наемный труд. Наконец, как другие уже отметили, само вознаграждение за труд часто выдавалось натурой, а не деньгами, что являлось феодальной эксплуатацией в классическом виде. Вывод Виленской был неизбежен: мануфактура XVIII столетия являлась феодальной производственной единицей, которая, хотя и стала позже в том же веке прибегать к использованию наемной рабочей силы, была неспособна развиться в капиталистическую мануфактуру. Большинство не сумело выжить в изменившихся условиях XIX века и к 30-м годам XIX столетия кануло в небытие. Начало капитализму дадут со временем мануфактуры, основанные крестьянами в конце XVIII века, а не крепостные мануфактуры, исследованные Струмилиным.

Утверждение Виленской получило поддержку И.В. Кузнецова, который заключил, что вотчинная, посессионная и казенная мануфактуры — все являлись по природе феодальными, так как права, какими обладал владелец в отношении своих рабочих, походили на те, что имел помещик в отношении своих крепостных. Если говорить о приписном крестьянине, то до 1779 года ему ничего не платили за время, которое уходило у него на то, чтобы добраться до завода и обратно, а на дорогу в один конец зачастую уходила неделя. Затем, первая — и основная — часть его заработной платы уходила непосредственно государству в виде уплаты подушной подати. Работник получал то, что оставалось, и это было действительно очень мало, и то зачастую в виде зерна. Иными словами, приписной работник за свои труды мог вообще не получать денежного вознаграждения. Только порочное сочетание очень низкого вознаграждения за принудительный труд и отсутствие рынка рабочей силы позволяло крепостным мануфактурам так долго процветать. К 60-м годам XVIII столетия капиталистическая мануфактура уже начнет наступление, но крепостная мануфактура еще некоторое время останется конкурентоспособной^{527}.

Историк-экономист Федор Яковлевич Полянский предложил искусственно усложненное решение, которое предполагало разбиение мануфактуры на подкатегории. Были заводы, которые применяли вольнонаемный труд и, таким образом, подходили под классификацию капиталистических независимо от статуса владельца или нанятого работника. На другой стороне спектра находились вотчинные предприятия, на которых отрабатывали барщину крепостные крестьяне. Некоторые казенные предприятия также подходили под эту подкатегорию. Они были явно некапиталистическими. Затем шли «феодализированные» мануфактуры, на которых использовался труд посессионных и/или приписных крестьян. Здесь работников фактически держали на военном положении, чтобы компенсировать нехватку рабочей силы. Работали они всегда неполный рабочий день, и работа их часто была непроизводительной: Полянский подсчитал, что для выполнения работы одного наемного работника требовалось двенадцать приписных крестьян, к тому же не больше 40% посессионных крестьян, купленных для работы на заводе, действительно трудились на заводе одновременно — остальные оставались на земле, чтобы помочь содержать тех, что на заводе. Хотя некоторые заводы, подходящие под эту промежуточную категорию, в конце концов были преобразованы в нечто приближающееся к вотчинным предприятиям, большая их часть доказала, что имеет капиталистический характер — характер, который, по мнению Полянского, как и Струмилина, был присущ всем мануфактурам^{528}.

Конец третьему этапу дискуссии положил ученый, который даже не стал рассматривать точку зрения Полянского, сочтя ее просто уловкой. Превосходно умея находить слабые места у своих противников, он тщательно исследовал аргумент защитников ранней капиталистической мануфактуры — о выходе на передний план вольнонаемного труда во второй половине XVIII столетия. Да, согласился Павленко, некоторых рабочих, занятых в российской металлургической отрасли, на Урал действительно заманили работой по договору. И это в особенности соответствует действительности в период после 1762 года, когда государство лишило промышленников недворянского происхождения права покупать крепостных крестьян. Но не следует полагать, что эти промышленники предпочитали использовать наемный труд — они определенно его не предпочитали. До самого конца столетия они считали труд подневольных работников более выгодным и самих подневольных работников более послушными. Но, лишившись источника традиционной подневольной рабочей силы, они разработали новаторские (для России) методы обхода досадного препятствия. Один из наиболее распространенных заключался в том, чтобы дать наемному работнику денежный аванс для уплаты подушной подати, которую следовало внести, чтобы община его отпустила. В обмен на это наемный работник подписывал контракт, в котором обязался не покидать место работы, пока аванс не будет возвращен. После этого владелец предприятия устраивал дела так, чтобы работник, оказавшийся в долгу, никогда не смог вернуть выданный аванс, для чего при необходимости производил удержания из его заработной платы. В результате вольнонаемный работник оказывался прикрепленным к мануфактуре финансовой зависимостью. Если по глупости он вдруг пытался бежать, владелец тут же посылал за ним отряд местных башкир, чтобы схватить его, подобно тому как ловят преступника за вознаграждение^{529}. В конце XVIII века наемные работники, коротко говоря, могли быть вольно наняты, но они обычно только однажды выходили на рынок труда. После этого момента повторялась все та же история. Такие работники были типичны для этапа перехода к капитализму, а не для самого капитализма.

Действуя в рамках системы, оставлявшей очень мало места для влияния капиталистических подходов и практик, в следующее десятилетие Павленко поспешил отречься от некоторых из своих взглядов, предложенных им в 50-е, и стал разрабатывать новый взгляд на развитие российской мануфактуры, который отличался логикой и ясностью. Этот взгляд, помимо всего, еще и раздвигал границы допустимого и побуждал других мыслить теми же категориями. По этим причинам, а также из-за того, что этот взгляд согласуется со сделанными Хью Хадсоном и представленными ниже [т.е. в монографии, к которой было написано это предисловие. — Примеч. науч. ред.] выводами, он заслуживает того, чтобы его здесь обобщенно изложить^{530}.