Уже вечерело, когда десяток Осипа втянулся в овраг, и, подгоняемый голодом, резво затрусил вперед, следуя его прихотливым изгибам. Минуло еще с четверть часа, пока они, наконец, добрались к концу своего путешествия. Прибыли едва ли не последними — на вертелах уже жарились два матерых кабана, а воины, рассевшись как попало, вовсю угощались дымящимся грибным отваром из большого чана, который с углей снять никто не удосужился: толи надо так, толи просто по забывчивости.

Тяжко вздохнув, Осип пошел докладывать о прибытии старосте Коржичу, поставленному верховодить надо всеми десятниками (пускай временное — но все-таки начальство). Степан же со всеми остальными прямой наводкой побрел туда, куда вели его ноздри. Сначала — следуя за специфическим, ни с чем не сравнимым ароматом к чану, затем гуськом к одной из кабаньих туш, уже изрядно покромсанной но, тем не менее, все еще достаточно мясистой. Срезать куски истекающего жиром нежнейшего мяса с висящей над костром кабаньей туши — удовольствие, которое мог позволить себе далеко не каждый в сверхцивилизованном мире Степана, и сейчас он откровенно наслаждался. Наслаждался первозданностью процесса, наслаждался пьянящим воздухом, наслаждался грибным дурманом. Как человек предусмотрительный, он не только зачерпнул целую флягу, но и доверху наполнил им один из мехов. А затем, после плотного ужина, когда разговоры воинов постепенно начали сходить на нет, а все вокруг окутала вездесущая полуночная мгла, наслаждался Степан и звездами. Отныне чужие созвездия уже не пугали его. Почему — пожалуй он и сам не мог ответить на этот вопрос. Так было — и все.

— Ну и мастак же ты спать! — Авдей разбудил Степана спозаранку, когда утренняя свежесть еще не успела смениться изматывающим тело и душу дневным жаром. — Собирайся, выступаем скоро. К нашим обратно пойдем. Да пошевеливайся, а то что-то ты совсем скис.

В чем-то Авдей был прав — Степан и вправду чувствовал себя преотвратно. Всему виною был злосчастный отвар, сверх меры выпитый им вчера. Сколько же он его тогда принял, дай Бог памяти? Флягу? Две? А хотя какой толк гадать, если мутит так, что впору два пальца в рот совать, пародируя небезызвестного былинного злодея, Соловья-Разбойника, предтечу современных дворовых гопников?

— Воды бы, — прошептал он непослушными губами, стремясь унять очередной рвотный позыв.

— На, держи, — это уже сердобольный Загуня протянул ему мех, и Степан, выдернув зубами деревянную, обитую кожей пробку, приложился к его горловине с такой жадностью, словно не пил как минимум сутки.

Кажется, полегчало. По крайней мере, он мог встать и идти, что и требовалось, впрочем, в данной, конкретной ситуации. Подавляющее большинство воинов было уже на ногах, и лишь некоторые бедолаги, наподобие Степана, поднимались с такими страдальческими лицами, что ему было искренне их жаль. Прошелся чуток, разогревая затекшие конечности, а заодно и мысленно давая себе зарок: никогда не перегибать палку с грибным отваром. Неправильная она у них здесь какая-то, паленая. Толи дело Варварина — от той так плохо никогда не бывает. Ну, или почти никогда.

— Гайда! Гайда! — клич старосты Коржича эхом отразился от стен оврага, и воины, построившись в колонну по три, резво потянулись за своим вожаком.

— Не боись, попустит скоро, — Авдей пристроился к Степану с левой стороны. По правую руку от него бодро вышагивал Загуня, улыбка которого, похоже, никогда не покидала его по-юношески задорного лица.

— Знаю, что попустит, — тяжко вздохнув, Степан сосредоточился на ходьбе: левой-правой, левой-правой.

Вот так, именно в таком темпе и думать о чем угодно, но только не о проклятом зелье и не о еде.

— Гайда! Гайда! — вновь донеслось откуда-то из головы колонны, и воины ускорили шаг почти вдвое.

— Что за спешка?

— Не знаю. Может, случилось чего? — Авдей и сам, похоже, был не на шутку обеспокоен.

Точно так же дело обстояло и с остальными. По колонне, словно легкий мартовский ветерок, загулял шепот. Каждый делился с идущими рядом товарищами своими предположениями, одно нелепей другого, и схожи были эти предположения лишь в одном: случилась беда. Какая беда, что за беда, староста Коржич помалкивал, лишь подгоняя колонну снова и снова:

— Гайда! Гайда!

Они уже не шли, а почти бежали, но Коржичу и этого было мало. Сердце Степана едва не выпрыгивало из груди, когда объявили, наконец, привал. Построились чинно, как полагается, хотя все поголовно чуть ли не падали с ног от усталости. Вперед вышел староста Коржич с осунувшимся, каким-то посеревшим лицом.

— Братия… сирти… — голос его сорвался, но затем вновь зазвучал с прежней силой. — Нет больше тех, кто шел с нами единой дорогой. Наших товарищей больше нет.

Тишина, установившаяся вслед за словами Коржича была такой, что, казалось, слышно, как ветер ерошит его непокорную седую гриву. А потом строй словно взорвался, рассыпался на отдельные составляющие. Воины обступили старосту со всех сторон, забрасывая его вопросами.

— Как это произошло? Выжил ли кто? — и так далее, все в том же духе.

Поначалу тот пробовал отвечать, но, видя, что в нарастающем гуле его никто не слышит, а вопросы то и дело повторяются, быстро утих и лишь молча наблюдал за происходящим, давая время воинам прийти в себя от первоначального шока.

— А ну тихо все! — рык Степана прозвучал так устрашающе громко, что заткнулись даже самые отъявленные крикуны, включая неизвестного десятника, гулкий бас которого до этого набатом разносился по округе. — Коржич, кто-то в живых остался или нет?

— Вот, пусть Гриня скажет, — староста вытолкнул из толпы паренька лет шестнадцати, глаза которого выражали такой ужас, словно его приготовили на заклание. — Ты у нас служка Володарев, тебе и ответ держать!

— Да не служка я! Посвящение не прошел! — попробовал было отнекиваться тот, но Коржич был непреклонен.

— Рассказывай!

— Ведунья до меня достучалась, та, что с племенем Веперя явилась. Показала, как напали огненные птицы. Людей осталось в живых меньше десятка, остальные померли все. От кого костяки, от кого пепел по ветру развеян.

— Как выследили? Знаешь?

— По кострищам. Она наказала ни в коем случае огня не разводить.

— Много было птиц-то? — несмотря на весь трагизм ситуации, Степан с трудом сдерживал себя, чтобы не выдать своего ликования возгласом или улыбкой. Улуша была жива, а вместе с ней, наверняка, и Варвара, ведь она ни за что не бросит в беде подругу. Ну слава тебе, Господи. Или Володарь, или еще кто. Все равно кому воздавать хвалу, потому что чудо уже свершилось.

— Много, все небо было усеяно ими. Два раза по десять, а может и того больше.

— Ничего себе флотилия! — Степан присвистнул даже от удивления.

Развернулась Империя почем зря. Похоже, не один год к компании готовились. И что мы можем им противопоставить? Был у него один вариант, был. Но вот только как сирти, склонные к своему извечному патриархальному образу жизни, строго следующие тысячелетиями устоявшимся канонам своих прапрапращуров, отреагируют на столь явную ересь, которую он им сейчас собирается нести?

— Значит так, — внушительно начал Степан и не без удовлетворения отметил, что головы всех присутствующих с готовностью повернулись в его сторону. — Сейчас я вам наговорю много всякой всячины, а вы будете просто молчать и слушать. Разговоры и обсуждения оставим на потом. Всем ясно?

— Всем, всем, — донеслось отовсюду. Даже Коржич согласно кивнул, что, по сути, являлось очень даже неплохим знаком.

— Прежде всего, я хотел бы знать, на что готов пойти каждый из вас ради того, чтобы уничтожить тех, кто совершает злодеяния, подобные произошедшему этой ночью?

Ответ на его вопрос был столь очевиден, что поставил в тупик даже старосту. С кривой улыбкой на лице тот поинтересовался:

— Ты имеешь в виду готов ли каждый из нас принять смерть?

— Это и так понятно, — отмахнулся от него Степан, — вопрос в другом: готовы ли вы переступить через свои принципы и сделать то, на что никогда не отваживались ваши предки?