-- Как так? -- привскочил на кресле Бестужев.

   -- Очень просто. В то время как в Митаве происходит ликование, возжигаются иллюминации, к Митаве приближаются два неожиданных гостя. Из Варшавы едет Василий Лукич Долгорукий, а к курляндской границе подъезжает сам светлейший Александр Данилович Меншиков.

   Бестужев вскочил так порывисто, что кресло отлетело в сторону.

   -- А вы... вы откуда же это знаете? -- дрогнувшим голосом спросил он.

   Бирон, насмешливо поведя плечами, ответил:

   -- У меня, ваше высокопревосходительство, есть друзья, которые сообщают мне интересные новости. Ну-с, теперь вы сообразите сами: для чего сюда едут два посланца ее величества Екатерины Алексеевны, один из которых -- сам всесильный Меншиков? Для того, вы полагаете, чтобы приветствовать избрание Морица Саксонского? Так вот я и спешил к вам, чтобы предупредить вас о тех черных тучах, которые сгущаются над Митавой и отчасти над вашей головой.

   -- И это... это верно?

   -- Вы можете ждать появления Долгорукого или извещения от светлейшего каждую секунду, -- резко произнес Бирон. -- Мой совет вам: немедленно отдайте распоряжение о прекращении иллюминации и народного ликования; помните, что все это учтется вам!

   Бестужев позвонил и отдал краткий приказ:

   -- Тушите огни! Чтоб ни одна плошка не освещала моего дворца...

   И вскоре дворец русского резидента стоял большой черной массой.

   -- Если все это подтвердится, Эрнст Иванович, я буду считать себя вашим должником, -- взволнованно проговорил Бестужев.

   -- Мы еще сочтемся, Петр Михайлович... Я просил бы вас только об одном: не становиться на моем пути.

   Наступило молчание.

   -- Вы, вот, Эрнст Иванович, -- заговорил Бестужев, -- только что сказали одну фразу, смысл которой для меня не ясен, туманен: "Я не хочу никому отдать Анну". Так?

   -- Так!

   -- Что должна означать эта фраза? Сейчас мы наедине, мы можем говорить откровенно, -- продолжал Бестужев.

   -- Извольте, я сам не люблю играть в прятки. Для вас, Петр Михайлович, кажется, не должно бы быть секретом, что ее светлость, Анна Иоанновна, подарила меня своею благосклонностью... Припишите это чему угодно: моей ловкости или ее скуке -- но факт остается фактом.

   Бестужев изменился в лице и закусил губу. Бирон заметил это.

   -- Вы, может быть, осуждаете меня за то, что я оглашаю тайну, какую обыкновенно не принято говорить даже на исповеди священнику? -- спросил он. -- Но, во-первых, вы сами настаивали на полной откровенности, а во-вторых, мы -- не просто мужчины, а люди придворные, которым разрешено делать такие ходы, какие не дозволяются простым смертным.

   "Ловкий он, ох ловкий!" -- проносилось в голове Бестужева.

   -- Итак, это совершилось, -- продолжал между тем Бирон. -- В том, что вы знаете это, не может быть сомнения. Лучшим доказательством служит ваше письмо к вашей дочери Аграфене Петровне Волконской.

   -- Как?! Вы и это знаете?

   -- Знаю. Хотите, я вам на память скажу начало его? "Я в несносной печали; едва во мне дух держится, потому что через злых людей друг мой сердечный от меня отменился, а ваш недруг (Бирон) более в кредит остался".

   -- Как вы узнали содержание этого письма? -- глухо спросил Бестужев.

   -- А не все ли это вам равно, Петр Михайлович? Только вы одну ошибку допустили: я -- вовсе не ваш недруг, а друг, а вот по отношению ко мне-то вы разные интриги пробуете подпускать.

   Бестужева передернуло.

   -- Итак, я не хочу отдавать то, что мне принадлежит! -- опять надменно выпрямился Бирон. -- Вы извините меня, но это только русские дур... глупые люди глядят спокойно и хладнокровно, как мимо их рта проносят ложку.

   -- И конечная цель вашего домогательства? -- прищурился Бестужев, играя лорнетом.

   -- Она так высока, что вы, donner-wetter, даже не поверите мне! -- потер руки Бирон.

   Бестужев с нескрываемым удивлением глядел на тайного фаворита ее светлости.

   Бирон подошел и заглянул во все двери кабинета.

   -- Что это вы делаете, Бирон? -- спросил резидент.

   -- Иногда и двери имеют уши, ваше превосходительство, -- прошептал "конюх", а затем, подойдя вплотную к Бестужеву и в упор глядя на него, продолжал: -- Скажите, Петр Михайлович, вы верите в тайные науки магов и чародеев?

   Бестужев усмехнулся:

   -- Вы положительно решили сегодня изводить меня загадками, любезный Эрнст Иванович.

   -- Однако вы не пожалеете о сегодняшнем вечере... Итак, верите вы или нет?

   -- Нет! -- решительно ответил Бестужев.

   -- Напрасно! Смотрите на мою руку. Этой руке было предсказано, что она будет поддерживать корону. Что вы скажете на это, Петр Михайлович?

   Ироническая улыбка тронула губы Бестужева.

   -- Скажу, что это предсказание в некотором отношении исполнилось, -- ответил он. -- Вы очень близко стоите к особе, на голове которой находится герцогская корона.

   Бирон, отрицательно покачав головой, возразил:

   -- Этого мало.

   -- Я вас тогда не понимаю: о какой же еще короне говорите вы?

   Бирон склонился к самому уху резидента и тихо прошептал:

   -- Я говорю о короне императорской!

   Бестужев вздрогнул и, во все глаза поглядев на Бирона, воскликнул:

   -- Что?

   -- Да, да... именно о короне императорской.

   -- И будете поддерживать ее вы?

   -- Я.

   -- Но чью же?

   -- Императорскую корону Анны Иоанновны.

   Бестужев встал в раздражении:

   -- Я совершенно не понимаю, Бирон, почему у вас явилось желание мистифицировать меня. То, что вы говорите, отзывается, простите, бредом.

   -- Вы так полагаете?

   -- Да, я так полагаю! -- резко ответил вконец измученный Бестужев.

   -- Ну, так слушайте же меня внимательно!

   Бирон начал вполголоса что-то долго и подробно говорить Бестужеву, и по мере того, как говорил Бирон, все большее и большее изумление отражалось на лице резидента.

   -- Да, да, там еще, в Москве, на коронации.

   -- Кто же он?

   -- Великий магистр, Джиолотти... Он был проездом... Я виделся с ним...

   И опять Бирон стал объяснять чудесную тайну своего открытия.

   Бестужев утирал пот со лба шелковым платком.

   -- Великий Боже... если это правда?.. -- глухо произнес он, и смертельная тревога послышалась в его голосе. -- Слушайте, Бирон, а это -- не шарлатан?

   -- Нет, Петр Михайлович, он -- ученейший человек. Перед ним бледнели многие сильные мира сего...

   Бестужев делал все усилия, чтобы овладеть собой.

   -- Ну, хорошо, допустим! -- произнес он. -- Он, этот великий магистр, предсказал вам блестящую будущность. Но при чем же тут непременно Анна? Разве вы -- раз вам это суждено -- не можете играть такую же выдающуюся роль при другом русском венценосце? Ведь он, ваш Джиолотти, именно про Анну вам не говорил?

   -- Совершенно верно. Но вы отлично понимаете, что ни при ком ином, кроме Анны, мне не суждено возвыситься на такую ступень власти, -- бросил Бирон. -- А если вы сомневаетесь в этом, то ведь не так трудно проверить еще раз все это.

   -- Каким образом? -- живо спросил Бестужев.

   -- Очень простым: я выпишу этого Джиолотти из Италии сюда, к нам. Конечно, это будет сопряжено с большими деньгами, но что они в сравнении с тем великим будущим, которое нас ожидает?

   Слово "нас" Бирон особенно подчеркнул.

   -- Нет, нет! Этого быть не может! -- схватился за голову Бестужев. -- Это пахнет волшебной сказкой, -- по-немецки вырвалось у него.

   Он не видел лица Бирона, а оно было злоторжествующее и особенно вызывающее.

IV

ЦАРЕВНА И "ПРЕЗРЕННЫЙ РАБ"

   На следующее утро Бестужев, сильно взволнованный, вошел, по обыкновению, без доклада к Анне Иоанновне.