Из деталей жизни маленького наследника заслуживают внимания лишь немногие. Уже двухлетним ребенком он, в качестве «шефа» 4-й батареи лейб-гвардии конной артиллерии, «принимает» депутацию от «своих артиллеристов», подносящих ему заказанный по его росту мундир, шашку и особый рапорт.

Двухлетний «шеф» немедленно смял рапорт и потащил его в рот.

— Мы на этом рисовать не будем, — сказал в утешение офицерам Николай, отбирая у мальчика рапорт и расправляя его.

А вот в Ливадии семилетним мальчуганом он встречает старого подпрапорщика 51-го Литовского полка.

— Здорово, молодчина, — говорит мальчуган.

— Здравия желаю, ваше императорское высочество! — громовым басом отвечает подпрапорщик.

— Молодец, хорошо отвечаешь! Жалую тебе сто рублей!

— Как ты смеешь распоряжаться? — обиделся самолюбивый отец.

Сто рублей подпрапорщику выдали, но Алексей был оставлен без сладкого.

Через год после этого случая Алексей принимает депутацию от дворянского съезда в Петрограде.

— Вы на коньках умеете кататься? — спрашивает он седого старика, представителя депутации.

— Нет, ваше императорское высочество, я уже очень стар, года не позволяют.

— Да, вы очень старые все. Ну, господа, я пойду. Вы ведь все люди свободные, а я очень занят. У меня ружье испортилось, починить надо.

Маленькому наследнику было сказано, что в присутствии официальных лиц на приемах он должен называть отца «ваше величество». И так причудливо переплелись в жизни этого ребенка очарование детства и уродливость царского быта, что не удивляешься, когда он, например, вбегал в зал к отцу в слезах и, застав там посторонних лиц, громко плача, заявляет:

— Ваше императорское величество, их высочества великие княжны меня побили!

С течением времени специфические черты царского быта все более осиливают нормальные проявления детского возраста. В 1914 году, когда мальчику было 10 лет, он во время путешествия всей царской семьи соскакивает на одной из станций на перрон и, схватив лежавший на платформе шланг, из которого била струя воды, направляет его на фрейлину императрицы.

На дверях царского кабинета во время пребывания в Ставке он вывесил объявление «Кошелек или жизнь», чем привел в немалое удивление и смущение членов иностранных миссий.

Уродливость быта царского двора видишь яснее, изучив личность императрицы Александры Федоровны. Во время всероссийской переписи 1897 года его величеству «благоугодно» было принять в ней участие. Николай получил анкетный листок и собственноручно заполнил его. В листке этом на вопрос о звании Николай ответил: «Первый дворянин». В графе «род занятий» он написал: «Хозяин земли Русской».

Рядом с этими горделивыми записями он имел все основания указать — «муж своей жены». Эта женщина все 22 года их совместной жизни имела на него подавляющее влияние. Роль Николая II, особенно в последние годы, была минимальной: Распутин правил Александрой Федоровной, Александра Федоровна — царем и Россией.

Недавно вышедшие в свет «Письма императрицы Александры Федоровны к императору Николаю II» дают нам возможность проследить самую сущность их отношений.

Первое, что поражает внимательного читателя «Писем», — это бесспорная, ярко выраженная в каждом письме любовь этой женщины к мужу. «Спи хорошо, мое солнышко! Ники, драгоценный мой! Моя постель так пуста без тебя!», «Вот уже 20 лет как я принадлежу тебе, и какое это всегда блаженство!», «Спи хорошо, муженек. Твоя жена всегда возле тебя. Нежно целую твою милую шейку и дорогие любимые ручки. Нежно целую каждое дорогое местечко…»

Эта пылкая любовь представляет собой первую психологическую загадку в длинном списке вопросов, которые ставят перед собой исследователи опубликованных писем.

Мы знаем, что брак Николая и принцессы Алисы — типично дипломатический брак, заключенный Вильгельмом и Александром III. Здесь не было соображений сердечного влечения молодых людей. Более того: Александра Федоровна не только до свадьбы, но и некоторое время после нее ненавидела и презирала насильно навязанного ей мужа.

В мемуарах баронессы Дзанковой, близкой приближенной принцессы, приехавшей вместе с ней в Россию, находим целый ряд ярких указаний на это. «Я ненавижу его, я ненавижу его!» — заливаясь слезами, повторяет она, когда ей на глаза попадается официальное сообщение в дармштадской газете о состоявшейся помолвке между ею и наследником русского престола.

«Я, знавшая тайну сердца будущей императрицы и видевшая, какое чувство отвращения питает она к своему будущему мужу, — пишет баронесса Дзанкова, — не могла прогнать от себя мысли о жизни, которую придется ей вести в далекой чужой стране, о том, сколько горя и слез ей придется пролить».

На таких началах был построен этот династический брак, «брак по ведомству иностранных дел».

Но вот перед нами подлинные письма Александры Федоровны 1915-го и 1916 годов.

«Благословляю тебя, люблю тебя, тоскую по тебе…»

«Без конца целую твою подушку…»

«Сколько счастья и любви дал ты мне. Жажду тебя ужасно, жажду чувствовать твои объятия, тоскую по твоим ласкам, мне их всегда недостаточно…»

«Осыпаю поцелуями каждую частицу твоего тела…»

Как случилось, что подлинная любовь, чудесная нежность, страсть, все увеличивавшаяся к двадцать второму году после свадьбы, заменили собой прежнюю ненависть и отвращение?

«Стерпится — слюбится». Этого объяснения в данном случае явно недостаточно.

Кстати, в области религии — точно такой же резкий поворот. Как горячо, пылко ненавидела православие принцесса Гессенская, как категорически отказывалась она переходить в лоно православной церкви! А императрица Александра Федоровна? Она вдруг стала ревностной поборницей христианства. Один из ее приближенных назвал ее «язычницей от христианства». Все Гермогены и Серафимы кажутся перед нею просто безбожниками!

Вероятно, перед нами характерные симптомы истерии, когда «да» и «нет» сменяют друг друга почти без пауз.

Как институтка, обожает она своего супруга. «Я целовала это место», «здесь большой поцелуй» — эти указания мы находим почти в каждом письме, а отдельные места даже обведены кружками. Но рядом с нежностью находим и «государственную мудрость». «Птичка моя, необходимо разогнать думу». «Мое солнышко, выгони ты этих министров».

Область сердца — дело одно, сфера разума — дело другое. Но так уж получается, что в одном человеке смешаны все эти чувства: и глубокая любовь, и политика, и тупость царицы, и тонкие душевные переживания женщины.

Перед нами не просто переписка мужа и жены. Это письма императрицы императору — пройти мимо этих документов просто непозволительно. Что же мы в письмах находим?

Никаких полутонов Александра Федоровна не признает. Ее стиль — определенность.

«Сазонов — дурак».

«Воейков — трус и дурак».

«Посол Демидов — настоящий дурак».

«Самарин — настоящий дурак».

«Все министры — сплошь дураки».

Даже Шопенгауэр не смотрел на мир так мрачно, как смотрела на него императрица.

«В душе все дураки».

«В Ставке все сплошь идиоты».

«В синоде одни только животные».

«Министры — мерзавцы».

«Дипломатов наших надо повесить».

Женщина эта, судя по стилю, обладает плохим, тяжелым характером. Если бы в старые времена ее письма попали к мировому судье, сколько бы трехрублевых штрафов пришлось бы выплатить за всех этих бесчисленных «дураков» и «мерзавцев»!

Особенно ненавидит она почему-то Гучкова. «Надо бы отделаться от Гучкова, только как? Вот в чем вопрос, — пишет Александра Федоровна мужу 30 августа 1915 года. — Теперь военное время, нельзя ли было бы придраться к чему-нибудь, чтобы запереть его?»

«Ах, неужели нельзя без Гучкова», — читаем мы снова в письме от 2 сентября того же года.

«Как бы хорошо, если бы случилось крушение с поездом Гучкова!» — мечтает она в следующем письме.

«Правда ли, что намереваются послать Гучкова к тебе с депутацией? — спрашивает она, возвращаясь к теме 11 сентября. — Серьезное крушение, в котором бы один пострадал, было бы хорошим Божьим наказанием. И заслуженным!»