Норма кивнула
Чак сел поудобнее и, сцепив пальцы на затылке, стал равномерно раскачиваться. Чёрт, не мышцы, а тряпки. И суставы как не свои. Парни говорили, что здесь тренажёрный зал есть. Надо хоть немного подкачаться, чтоб там не насмешничали.
Стукнула, открываясь, дверь. Чак настороженно повернулся на звук и улыбнулся. Андре! И опять без халата, а в обычном, как и тогда. Только поверх рубашки серый вязаный джемпер.
— Привет, — весело сказал Чак.
— Привет, — кивнул Андрей. — Ты просил меня зайти. Надо чего?
— Мне сказали, ты болеешь. Выпороли или током протрясли?
— Нет, я простудился, — Андрей вошёл в палату и закрыл за собой дверь.
Чак встал, обтёрся полотенцем и надел белую нижнюю рубашку, тщательно заправив её в штаны и застегнув пуговицы у горла. То, что ему для этого не надо никого звать на помощь, всякий раз наполняло его радостью.
— Ну, так чего надо? — повторил Андрей.
— Поговорить хотелось, — Чак усмехнулся. — Скучно одному.
Андрей молча повернулся к двери.
— Ты чего? — Чак не так обиделся, как растерялся. — Говорить не хочешь? Почему?
Андрей, всё ещё стоя спиной к нему, неохотно ответил:
— А о чём нам говорить?
Чак на мгновение стиснул зубы так, что вздулись на щеках желваки.
— Та-ак, раньше ты не ломался.
Андрей резко повернулся к нему.
— Раньше — это когда? Когда по белому приказу ты нас мордовал? Да, ты же мне рассказать хотел, сколько ты наших забил. Всех вспомнил, подсчитал? Для этого я тебе понадобился?
— Ты заткнёшься? — спросил Чак.
— Заткнулся.
Андрей так же резко повернулся и пошёл к двери. Чак в два прыжка нагнал его и встал перед ним, загораживая собой выход.
— Подожди. Чего ты задираешься, Андре? Я ж обидеть тебя не хотел.
— Это когда ты меня поганью называл, поливал по-всякому…. И остальных наших, да?
— Скажи, какой нежный. От слова рубцов не бывает. А другие, ну, беляки, что здесь лежат, не поливают вас, скажешь? От них небось всё терпите и не трепыхаетесь. Скажешь, нет?
— Скажу, — твёрдо ответил Андрей. — Я с весны в палатах работаю. Слова плохого мне никто не сказал. И остальным. Ты знаешь, каково бинты с ран отмачивать? Мужики, не тебе чета, от боли заходятся. Позвоночник, — сказал он по-русски и тут же поправился на английский, — хребет задет, осколок там или что, его тронуть нельзя, такая боль, а надо повернуть, обмыть, чтоб — и опять русское слово — пролежней не было… Э, да чего тебе объяснять, — Андрей махнул рукой, словно отталкивая что-то. — Они — люди, понимаешь? Вот и всё.
— Они — люди, — медленно, как по слогам, сказал Чак. — Ладно пусть так, хотя беляка человеком назвать… ладно. А мы кто?
— Ты… не знаю. А я — человек.
Чак сжал кулаки, пересиливая внезапно уколовшую локоть короткую острую боль.
— Не задирайся, — попросил он. — Что вы все… сговорились, что ли?
— Ты — палач, — безжалостно ответил Андрей. — А с палачом один разговор. Нам этого нельзя, пока ты здесь. Мы клятву все давали.
— Кому? — сразу заинтересовался Чак.
— Себе. Клятва Гиппократа называется. Что будем только помогать, что не причиним вреда… Все врачи её дают. И все медики. Пока ты здесь, мы тебе ничего не сделаем. И Гэбу.
— А потом? На улице подловите?
— Дурак. Только нам и дела тебя ловить. Уедем мы отсюда, — Андрей улыбнулся. — В Россию уедем. Вместе с госпиталем.
— Увезут вас, а не вы уедете, — поправил его Чак, отходя от двери. — Ну, чего стоишь? Катись. Я с тобой как с человеком хотел, а ты…
Андрей от двери оглянулся на него. Чак сидел на кровати, положив руки на спинку и упираясь в них лбом. И Андрей не смог уйти, повернул обратно.
— Ладно. Чего тебе?
Чак, не поднимая головы, молча дёрнул плечом. Андрей улыбнулся.
— Может, тебе почитать чего принести?
— Чего-о?! — не выдержал Чак и поднял голову. — Ты что, совсем уже того?
— Ты же грамотный, — Андрей словно удивился его вопросу. — Разве тебе не хочется читать?
Чак насмешливо хмыкнул.
— Вот не ждал. Честно, Андре. А что, здесь это можно?
— Можно, — кивнул Андрей. — Есть библиотека. Взял, почитал и вернул. А то и в городе покупаем. Журналы.
— А чего не газеты? — ухмыльнулся Чак. — В журналах картинок больше, так?
Андрей рассмеялся.
— И это, конечно. Ну как?
Чак, не вставая, ногой зацепил и подвинул стул.
— Не люблю, когда надо мной стоят. Садись, поговорим. А ты что, читать любишь?
Андрей кивнул и сел.
— Люблю. Трудно, конечно, слов многих не знаю.
— Это как? — не понял Чак.
— Ну, я по-русски же читаю, — объяснил Андрей.
— Ого! — присвистнул Чак. — Ну, ни хрена себе! А по-нашему?
— По-английски? — уточнил Андрей. — Совсем слабо. Я русский учу. И не увозят нас, а мы уезжаем. Кто хочет.
— А что, есть такие, кто не захотел? — Чак еле заметно сощурил глаза.
— Есть, — кивнул Андрей. — Думают, здесь им будет лучше.
— Ага-а, — Чак испытующе посмотрел на него. — А ты, значить, так не думаешь?
Андрей нахмурился, сведя брови, но сказал спокойно:
— Не лезь в это. Каждый за себя решает.
— Это ты верно, — медленно сказал Чак. — Каждый за себя. Слушай, я вот что хотел спросить. Откуда ты его знаешь?
— Кого? — Андрей настороженно смотрел на него.
— Ну, кто тогда приходил. С фоткой. Ты его даже по имени называл.
А-а! — Андрей облегчённо перевёл дыхание. — Он у нас тут лежал, лечился. Почти полгода. Николай Северин. Его ещё Никласом называли.
— А… — теперь Чак говорил осторожно, словно пробуя слова наощупь. — А от чего его лечили?
— Он, я слышал, попал в СБ. Его пытали. Он долго болел после этого.
Чак потёр лицо ладонями.
— Слушай, Андре… он тогда говорил, что я…
— Ты делал, что тебе велели, — Андрей понимающе улыбнулся. — У тебя не было выбора, так?
Чак хмуро кивнул.
— Так. Но… ты тогда прикрыл меня, спасибо. Тебя сильно вздрючили потом?
Андрей покачал головой.
— Нет, я сам… психанул. Ну и… чуть не замёрз.
— Психанул? — переспросил Чак. — Из-за чего? Из-за того, что на фотке, что ли?
— Да, — ответил Андрей. — Он… нет, не могу об этом.
— Ладно, — понимающе кивнул Чак. — Пошли они все… Ещё говорить об них… ладно. Я только вот что хотел сказать. Мы… мы — телохранители, а не палачи. Наше дело — нападающего вырубить, защитить, понимаешь…
— У Никласа до сих пор следы от кандалов, — задумчиво сказал Андрей. — И ожоги… точечные.
Чак ударил кулаком по спинке кровати.
— Слушай, я делал, что приказывали. Мне велели быть палачом. Велел… если кто виноват, то это… — и запнулся, не в силах выговорить. — Нет, Андре, не могу, но ты же понимаешь?
— Ты про своего хозяина?
— Да, — твёрдо ответил Чак. — Назвать я его не могу, нельзя.
— Почему? — удивился Андрей.
— Нельзя и всё, — буркнул Чак. — Ладно. Ну их всех, — он длинно забористо выругался. — Давай о другом.
— Давай, — кивнул Андрей. — Ты думал, куда пойдёшь?
— Когда?
— Ну, когда выйдешь отсюда.
— Сначала выйти надо, — мрачно усмехнулся Чак. — Я этого не знаю, чего уж о будущем… рабу загадывать нечего.
— Ты же не раб теперь.
Чак встал и подошёл к окну. Постоял так, глядя на двор, и медленно повернулся.
— Андре, ты сам веришь в то, что говоришь?
— Конечно, верю. Ты что?
— Я… я с августа сам по себе жил. И всё равно… Пойми, Андре. Нам ведь не на руку, на душу клеймо кладут. Рабы мы, с рождения и до смерти рабы. Я беляков этих в Колумбии давил, как гнид, сам, без приказа. Они в ногах у меня ползали. А я всё равно раб. И все мы так.
— Ты только за себя говори, — посоветовал Андрей. — Про себя я сам скажу. И ты о другом хотел, а всё про одно и то же.
Чак угрюмо кивнул, медленно вернулся к кровати и сел.
— Всё так. Только… только о чём ещё говорить? Что сожрал и как пороли, больше и не о чём. Вы вот о чём говорите? Ну, когда одни треплетесь?