Молодая девушка испуганно раскрыла свои красивые глаза и дрожащим голосом спросила:

   -- Няня, кто же это?

   -- Я и сама не знаю, не ведаю. Чернобородый, словно цыган, глаза как уголья горят; озорной такой. Видала я его где-то, да не припомню, страх память-то у меня отбил, -- проговорила старушка, помогая одеваться Насте.

   Настя быстро зажгла свечку и приотворила дверь своей горницы. Около двери стоял Тольский.

   -- Как, это вы? -- воскликнула молодая девушка, пораженная неожиданностью. -- Да как вы очутились здесь в такое время? Ведь у нас все заперто. Кто пустил вас?

   -- Меня никто не пускал, я сам пришел, или, скорее, любовь к вам привела меня сюда, а перед любовью никакие запоры не устоят.

   -- Что же вам надо?

   -- Мне надо вас... Пойдемте, нас кони ждут.

   -- Как вы смеете? Я позову людей!

   -- Ваши людишки крепко спят и вашего зова не услышат. Эй, старая карга! Подай боярышне шубейку.

   -- Я никуда не пойду с вами!.. Подите вон! -- с гневом крикнула молодая девушка, и ее глаза сверкнули недобрым огоньком.

   -- Пожалуйста, не возвышайте голоса, меня вы этим нисколько не испугаете, а грудку свою надсадить можете. Ну, одевайтесь и едем, не заставляйте меня употреблять насилие!

   -- Бесчестный, гадкий человек! Вы хуже подорожного разбойника... Врываетесь ночью в дом и нападаете на беззащитную девушку.

   -- А кто заставил меня решиться на это? Кто? Я предлагал вам выйти за меня замуж, вы отвергли меня. Но я не таков; обид не забываю и за обиду привык платить той же монетой. Эй, Кудряш! -- крикнул Тольский.

   Перед ним, как из-под земли, вырос его слуга.

   -- Возьми эту красотку; запри ее где-нибудь, чтобы не мешала, -- насмешливо сказал ему Тольский, показывая на обезумевшую от страха Мавру.

   Тот схватил старуху, втолкнул ее в первую попавшуюся комнату, в двери которой торчал ключ, пригрозил убить, если она станет кричать, и, заперев на замок, вернулся к своему господину.

   Тольский приказал Кудряшу принести из коридора висевшую там шубейку Насти и закупать последнюю. Девушка сопротивлялась, звала на помощь. Но что могло значить ее сопротивление против двух силачей? К тому же сперва ей на голову и на лицо накинули большой платок, после чего потащили на двор.

   Однако крики Насти заставили проснуться майорского камердинера. Савелий Гурьич поспешно встал и босой, в одном белье выглянул из своей каморки в коридор; но Кудряш так сильно ударил старика в грудь, что тот упал без памяти.

   Настю положили в возок; там же поместился и Тольский, а Кудряш сел рядом с кучером; дворовые Тольского, находившиеся на страже около людской избы, отворили ворота, и возок быстро съехал со двора, а затем понесся по дороге к Пресненской заставе. Дворовые же Тольского притворили ворота домика Лугового и, сев в розвальни, преспокойно поехали домой.

   Тольский дорогою раскутал платок, закрывавший лицо и голову Насти. Она с презрением посмотрела на него и спросила:

   -- Куда вы везете меня?

   -- В одно укромное местечко, где вы будете находиться в полной зависимости от меня.

   -- О, какой вы наглый человек. Как я ненавижу вас, как презираю!

   -- Мне все равно: ни тепло ни холодно; хотите -- любите, хотите -- презирайте, а моей женой вы все же будете.

   -- Никогда.

   -- Не женой, так любовницей.

   Настя задыхалась от душившего ее гнева.

   -- Я скорей убью себя, чем буду твоей.

   -- Глупости, глупости; жизнь так хороша, что надо быть совершеннейшим идиотом, чтобы не любить ее и не дорожить ею.

   -- Боже, покарай злодея и спаси меня, беззащитную! -- вслух промолвила бедная Настя и перекрестилась; она волей-неволей должна была покориться своей участи.

   Между тем возок мчался на окраину Москвы. Там, в нескольких шагах от Пресненской заставы, на валу, одиноко стоял небольшой чистенький домик, находившийся в глубине обширного двора; позади него тянулся не менее обширный сад. Как сад, так и двор были огорожены высоким забором. Прямо против дома находились дубовые ворота с калиткой. Этот домик принадлежал Станиславу Ивановичу Джимковскому, человеку довольно сомнительной нравственности, выходцу из Польши, с темным прошлым...

   Темными делами пан Джимковский приобрел себе капиталец, купил на окраине Москвы участок земли, построил дом, завел экономку-немку, Каролину Карловну -- особу тоже довольно сомнительной нравственности, -- и зажил припеваючи.

   Пан Джимковский был очень услужливым человеком: если нужны были какому-нибудь баричу, папенькину сынку, деньги, он ехал на Пресню к Джимковскому, и тот находил баричу деньги, разумеется, под чудовищные проценты. Являлось у кого-либо желание продать дом, усадьбу или другие ценные вещи, Джимковский находил покупателя, разумеется, за все это получая хорошее вознаграждение. Не прочь был он позабавиться и в карты, и это всегда приносило ему кучу золота. Не раз его били за шулерство, и били больно, но Джимковский был вынослив, а золото текло да текло в его карманы.

   Тольский с давних лет вел знакомство с Джимковским и к нему-то и привез бедную Настю, надумав на время припрятать ее в доме своего соучастника по темным делам.

   Была еще глубокая ночь, когда крытый возок Тольского подъехал к воротам Джимковского. Кудряш соскочил с козел и принялся барабанить в ворота; на его стук послышались шаги по хрустевшему снегу и грубый голос спросил:

   -- Кто стучит, что надо?

   -- Свои, отпирай скорей! -- ответил Кудряш. -- Господин Тольский Федор Иванович изволил приехать к пану.

   Ворота заскрипели и отворились. Возок въехал на обширный двор.

   Тольский вышел из возка и спросил у сторожа:

   -- Пан дома?

   -- Дома, спит.

   -- Так поди разбуди и скажи, что я приехал.

   -- Слушаю!

   Скоро на двор вышел Станислав Джимковский, еще не старый человек, с круглым бритым лицом и слащавой улыбкой.

   -- А, вельможному пану мой привет! -- весело проговорил он, почтительно пожимая протянутую руку своего позднего гостя.

   -- Слушай, Джимковский, у меня до тебя дело: мне надо на некоторое время припрятать у тебя одну молодую девушку.

   -- Понимаю, пан, понимаю! Новая победа? Что же, можно; я и мой дом к вашим услугам.

   -- У тебя мезонин пустует, да? -- отрывисто спросил у поляка Тольский. -- Ну так в одной из его комнат и запрешь ее на замок.

   -- Как так запереть? Я что-то плохо понимаю ясновельможного пана!

   -- Так слушай! Я влюбился в дочь одного майора, предлагал ей выйти за меня, но она не согласилась... Тогда я увез ее и хочу на время припрятать у тебя. Ты запрешь ее в мезонине, приставишь для услуг какую-нибудь девку или бабу, будешь хорошо кормить и поить; но из мезонина она не должна делать ни шагу... Ты понимаешь меня?

   -- Понимаю, вельможный пан, все понимаю.

   -- Кроме той бабы, которую ты приставишь, ее никто не должен видеть. Повторяю, она должна безвыходно находиться в той горнице, в которую мы ее посадим. За нее ты ответишь мне головой. Ну, веди нас в мезонин! -- Тольский, проговорив эти слова, подошел к возку, отворил дверцу и обратился к Насте: -- Мы приехали, выходите.

   Молодая девушка послушно вышла из возка и направилась к дому. Они вошли в просторные сени, из которых вела лестница в мезонин. Джимковский вышел навстречу со свечой в руках.

   -- Рад гостям от сердца, -- слащаво проговорил он и направился по лестнице в мезонин; Тольский и Настя последовали за ним.

   В мезонине было три комнаты, довольно чистые и прилично обставленные; одна из них была отведена для Настя. Эта комната была довольно обширная, в два окна; в ней стояли кровать под шелковым пологом, диван, стол с несколькими стульями; две-три картины в золоченых рамах заканчивали украшение комнаты, которая теперь служила тюрьмой для молодой девушки.

   -- Вам здесь, панночка, будет неплохо; для услуг я к вам приставлю расторопную женщину, пищу вы будете получать с моего стола, и никакого притеснения вам бояться нечего, -- с обычной улыбкой промолвил Джимковский.