Из Житий местных русских святых мы знаем о том, как мучительно трудно утверждалось христианство в ростовских и суздальских пределах. Но здесь, кажется, власти не торопили события. Крещение «огнем и мечом» осталось все же исключением из правил, ибо распространение «новгородского опыта» на всю страну грозило жестоким расколом общества.
Отправляя своих сыновей на княжение в тот или иной город, Владимир, конечно, посылал вместе с ними и священников. Но далеко не всегда проповедникам удавалось склонить жителей даже к внешнему принятию новой веры. Так, Ростовская земля, кажется, не была крещена ни первым ростовским князем Ярославом Владимировичем, ни его братом Борисом, посаженным сюда Владимиром после перевода Ярослава в Новгород. Первые ростовские епископы Феодор и Иларион вынуждены были покинуть город, не стерпев враждебности и закоренелого неверия местных жителей. Подлинным просветителем Ростовского края стал их преемник епископ Леонтий, деятельность которого пришлась уже на 50–70-е годы XI века. Но и он подвергся нападкам со стороны язычников и в конце концов принял мученическую смерть во время одного из восстаний{354}. Из Жития еще одного ростовского подвижника, преподобного Авраамия, основателя ростовского Богоявленского монастыря, жившего, по-видимому, еще позже, в самом конце XI или в XII веке, мы узнаем, что и при нем в Ростове стоял каменный идол бога Велеса, которому открыто поклонялись язычники при явном попустительстве местных властей. Идол находился в «Чудском конце» Ростова, населенном, вероятно, мерянами — «чудью». По внушению чудесно явившегося ему в видении апостола Иоанна Богослова Авраамий сокрушил языческое изваяние и выстроил на его месте монастырь{355}.
Не лучше обстояло дело с христианской проповедью и в Муроме, еще одном городе, куда Владимир посадил на княжение своего сына. Житие святого князя Константина Муромского (составленное, вероятно, в XVI веке) рассказывает о том, что Глеб Владимирович, отправленный отцом в Муром, не смог перебороть упорного язычества местных жителей и вынужден был поселиться вне града[98]. По преданию, христианство утвердилось здесь много позже, по-видимому, уже в XII веке, при князе Константине, причтенном позднее к лику святых{356}.
Сохранилось позднее ярославское предание «о построении града Ярославля», повествующее об упорной борьбе князя Ярослава Владимировича с жителями селения Медвежий угол (предшественника будущего Ярославля), которые поклонялись «скотьему богу» Волосу. И здесь, если верить легенде, князю не удалось крестить жителей; он строит город, закладывает церковь, по соседству с которой еще долго будут совершаться языческие требища. По преданию, лишь некий священник новопостроенной Ильинской церкви сумел склонить язычников к принятию христианства{357}.
До начала XII века язычниками оставались и вятичи, жившие в бассейне реки Оки. Креститель вятичей преподобный Кукша, инок киевского Печерского монастыря, принял здесь мученическую смерть вместе со своим учеником в первой четверти XII века{358}.
Но что говорить об отдаленных землях Северо-восточной Руси, когда гораздо ближе к Киеву, в Поднестровье, в течение нескольких веков сохранялись настоящие заповедники язычества!
Недавние открытия археологов, исследовавших языческие святилища на реке Збруч (левый приток Днестра), в буквальном смысле переворачивают наши представления о религиозной ситуации в домонгольской Руси и о религиозной политике русских князей того времени. Как выяснилось, капища действовали с конца X до середины — второй половины XIII (!) века. Здесь беспрепятственно совершались языческие обряды, приносились жертвы (в том числе, кажется, и человеческие), свободно проживали жрецы-волхвы, поддерживался негасимый священный огонь. На одном из збручских святилищ, в урочище Богит, очевидно, стоял знаменитый четырехликий каменный Збручский идол, найденный неповрежденным в реке Збруч еще в 1848 году. Сюда приходили совершать требы не только жители близлежащих селений, но и идолопоклонники из отдаленных городов, в том числе из Киева; среди них попадались люди знатные и богатые, может быть, даже князья. Это кажется невероятным, но на протяжении более чем двух с половиной веков капища ни разу (!) не пытались разрушить; постепенно угасая, они сами прекратили существование в новых условиях, сложившихся после монголо-татарского завоевания{359}.
Исследователи збручских святилищ полагают, что они возникли уже после утверждения христианства на Руси, когда волхвам из Киева и других южнорусских городов пришлось покинуть насиженные места и искать убежища на окраинах Киевского государства{360}. Может быть, и так. Но берега Збруча вовсе не были какой-то особенной глухоманью; капища же находились у самого берега, были заметны издали и, по-видимому, хорошо известны в восточнославянском мире. Как показали археологические исследования, Поднестровье, включая берега притоков Днестра Серета и Збруча, было густо заселено и в X веке, и тем более позже. Это область расселения восточнославянских хорватов, а также, вероятно, тиверцев и уличей — славянских племен, с X века (если не раньше) входивших в состав Киевского государства{361}. Около 992 года князь Владимир совершил военный поход в земли хорватов — один из первых после принятия христианства. Вероятно, этот поход имел и миссионерские цели и завершился крещением значительной части местных славян. Позднее, во второй половине XI века, на этих землях возникло самостоятельное Теребовльское княжество, столица которого находилась всего в 60 километрах к северу от збручских святилищ. Еще позднее земли по Збручу вошли в состав Галицкого княжества, одного из сильнейших на Руси в XII–XIII веках. Нет сомнений, что в течение всего этого времени збручские язычники находились в пределах досягаемости теребовльских, а затем галицких князей{362}. Однако ни Владимир Святой в X веке, ни его потомки в последующие века не озаботились тем, чтобы свергнуть языческие божества и положить конец «бесовским игрищам».
Подобные «заповедники» язычества сохранялись, по-видимому, и в других областях Киевской Руси. Капища XI–XII веков, правда, значительно уступающие по своим масштабам збручским, открыты археологами на Волыни, Смоленщине, Псковщине. Мы уже говорили о святилище бога Велеса, находившемся в самом городе Ростове, в «Чудском конце», еще в конце XI или в XII веке; его, напомню, разрушил инок Авраамий, а отнюдь не представители местной княжеской администрации.
И, пожалуй, мы не слишком удивимся этому. Сравнивая между собой памятники древнерусского права — церковного (так называемые Церковные уставы князей Владимира и Ярослава) и гражданского («Русская Правда»), исследователи отмечают, что надзор за соблюдением христианских норм (и притом почти исключительно норм семейно-брачных отношений) возлагался именно на Церковь, но вовсе не на князя и представителей его администрации. И это серьезное отличие древней Руси от соседних и почти одновременно с нею вставших на путь христианизации стран — Польши и Венгрии. Но даже и Церковные уставы не предусматривали какой-либо правовой ответственности за такие правонарушения, как, скажем, соблюдение прежних языческих обрядов, языческие жертвоприношения, непосещение церкви и т. п. Такого рода казусы даже не упомянуты в них (опять-таки в отличие от памятников западноевропейского и, в частности, западнославянского права){363}. Княжеская власть, кажется, совершенно не использовала силу для того, чтобы утвердить в славянском обществе новые христианские нормы.