В памяти русских людей Русская земля была крещена самим Владимиром. Именно Владимир раскапывает идольские требища, строит и освящает церкви, украшает их иконами и утварью, принимает церковные уставы и устанавливает церковные праздники. Епископы в лучшем случае дают ему советы; вместе с боярами и старцами они составляют окружение киевского князя, его «думу». Но с самого начала русской христианской истории они даже не приближаются по своему значению к князю не только в светских, но и в чисто церковных делах.
Роль и значение высших церковных иерархов, преимущественно греков, изменится лишь при сыне Владимира князе Ярославе Владимировиче в середине XI века. С этого времени летопись будет постоянно упоминать их имена, киевские митрополиты станут по-настоящему действующими лицами русской истории. С этого же времени начнет сказываться влияние Византии и в духовной жизни русского общества. Но преобладание светской, княжеской власти над церковной навсегда останется важнейшей особенностью русского Православия.
С крещения киевлян начался долгий и трудный путь христианства по русским землям. При жизни Владимира, по-видимому, была крещена лишь часть Руси — главным образом, города, средоточия княжеской власти (да и то, кажется, не все), а также ближняя к Киеву область, собственно Киевская земля в узком значении этого слова. Население Киева и ближних к Киеву княжеских городов, обустроенных и заселенных князем, таких, как Вышгород, Василев, Белгород, Любеч, Переяславль на Трубеже, несомненно, было ближе к князю, нежели население остальной Руси; именно их «градские старцы» принимали участие в советах и «думах» великого князя, в том числе и в самом «выборе веры».
Еще первая, языческая, реформа Владимира надломила ту незримую преграду, которая отгораживала княжескую власть от подвластного князю населения. Княжеский бог становился богом каждого — и Христос лишь сменял прежнего Перуна. Но опять-таки это относилось в первую очередь к киевлянам и жителям ближних городов, непосредственно общавшимся с князем и участвовавшим в княжеских требах — как теперь им предстояло участвовать в церковной службе.
Но совсем не то было в большинстве других, отдаленных от Киева земель. Утверждение христианства здесь столкнулось с трудностями, несравнимо большими, нежели в Киеве. Признание верховенства киевского князя, послушная выплата дани вовсе не означали подчинения Киеву в повседневном, обыденном сознании людей того времени. Мы уже говорили о том, что традиция, обычай не позволяли князю вмешиваться во внутреннюю организацию жизни своих подданных. Даже принимая крещение внешне, признавая Христа богом (еще одним, в дополнение к длинному списку своих старых богов), житель отдаленной от Киева окраины не спешил отказываться от своих прежних обычаев, менять установившийся взгляд на мир. И здесь требовалось не грубое вмешательство княжеской власти, но терпеливая проповедь священника. По-настоящему христианизация Руси начнется позже — прежде всего тогда, когда сформируется поколение русских священников, выросших в новых условиях провозглашения христианства государственной религией, то есть в основном уже после смерти Крестителя Руси.
Инородческая же Русь — племена чуди, мери, муромы — оставалась почти нетронута христианством не только в X–XI, но и в XII–XIII веках.
По-видимому, осенью того же 989 года произошло крещение жителей Новгорода, второго по значению города Руси. Князь Владимир, в отличие от своего отца, неизменно проявлял к этому городу повышенное внимание.
«Повесть временных лет» ничего не сообщает об этом событии. Летописи же XV–XVI веков изображают его по-разному: в одних случаях крестителем Новгорода оказывается легендарный киевский митрополит Михаил, а также дядя Владимира новгородский посадник Добрыня и Анастас Корсунянин (например, в Никоновской летописи и, без имени Анастаса, в Хронографе 1512 года); в других (в том числе, в Новгородской Первой летописи младшего извода) — первый новгородский епископ Иоаким Корсунянин{347}. Очевидно, что краткие известия этих летописей восходят к относительно поздним новгородским преданиям. Однако особых подробностей происходившего они не сообщают.
Существует еще один рассказ о крещении Новгорода — исключительно подробный и красочный. Он содержится в так называемой Иоакимовской летописи, которую мы уже не раз цитировали на страницах книги. Напомню, что эта летопись, фрагменты которой попали летом 1748 года в руки В.Н. Татищева, была составлена каким-то книжником в конце XVII или в начале XVIII века. Она во многом фантастична и изобилует явно выдуманными подробностями и персонажами. Рассказ о новгородских событиях ведется в ней от первого лица. Это, конечно, не значит, что его автор был участником описываемых событий, как полагал первый издатель летописи В.Н. Татищев и как считают даже некоторые современные ученые. Скорее перед нами чисто литературный прием книжника XVII или XVIII века. Тем не менее этот рассказ представляет несомненный интерес.
Владимир, повествует автор летописи, направил в Новгород своего дядю Добрыню и воеводу Путяту (имя которого из других источников неизвестно[96]) с большим военным отрядом. Узнав об этом, новгородцы собрали вече и поклялись не впускать Добрыню в город. Они разметали Великий мост через Волхов и выкатили к мосту два порока (метательных орудия) с большим запасом камней. Увещевания и угрозы Добрыни на новгородцев не подействовали.
«Верховный же над жрецами славянскими Богомил, нареченный из-за сладкоречия своего Соловьем, весьма воспрещал людям покоряться. Мы же, — продолжает от имени одного из «крестителей» Новгорода позднейший летописец, — стояли на Торговой стороне, ходили по торжищам и улицам, учили людей христианской вере, сколько могли… И так пробыли два дня, крестив несколько сот человек».
На «той стороне» Новгорода (получившей впоследствии название Софийской) безраздельно хозяйничали восставшие. Новгородский тысяцкий Угоняй, разъезжая повсюду, возбуждал народ криками: «Лучше нам помереть, чем отдать богов наших на поругание!» Новгородцы разорили дом Добрыни, разграбили его имущество и избили (убили?) жену и некоторых родственников. Тогда Путята, «муж смысленный и храбрый», с отобранными им пятьюстами «ростовцев» тайно ночью переправился через Волхов выше города по течению реки и беспрепятственно вошел в Новгород. Схватив Угоняя и других «первых мужей» новгородских, он отослал их за реку к Добрыне. «Жители той стороны, услыхав об этом, собрались числом до пяти тысяч человек и окружили Путяту. И началась между ними жестокая сеча». По пути новгородцы разрушили церковь Преображения Господня и разорили дома христиан, живших в Новгороде. На рассвете подоспел Добрыня со всеми бывшими при нем воинами. Переправившись через реку, он повелел поджигать дома новгородцев. Напуганные пожаром, люди бросились тушить огонь. Так закончилась битва. Вскоре новгородские мужи пришли к Добрыне просить мира.
«Добрыня же, собрав воинов, прекратил грабежи и вскоре идолов сокрушил: деревянных сожгли, а каменных, изломав, в реку бросили; и была нечестивым печаль великая. Мужи и жены, видя это, с плачем великим и слезами просили за них, словно за настоящих богов своих. Добрыня же, насмехаясь, отвечал им: “Что, безумные, сожалеете о тех, которые сами себя защитить не могут? Какую пользу от них ожидаете?” И послал повсюду объявить, чтобы шли к крещению». Более других увещевал жителей покориться «посадник Воробей, сын Стоянов», бывший якобы воспитанником князя Владимира и отличавшийся красноречием. «И многие пошли, а тех, кто не хотел креститься, воины потащили. И крестили мужчин выше моста, а женщин ниже моста». Тогда многие некрещеные стали говорить о себе, будто уже крещены. Для того повелели всем крещеным надевать на шею деревянные, медные или оловянные крестики. А тех, у кого крестика не находили, крестили без лишних разговоров.