Иные из киевлян, «окаменелые сердцем», по выражению В.Н. Татищева, предпочли покинуть Киев и уйти в «пустыни» и леса, укрыться там от крестителей. Но едва ли таких было много. Большая часть жителей откликнулась на призыв своего князя.

В рассказе о самом крещении русские источники отчасти противоречат друг другу. Так, летопись называет местом крещения киевлян Днепр:

«На следующий день вышел Владимир с попами царицыными и с корсунскими на Днепр, и сошлось людей без числа; залезли в воду и встали там — одни по шею, другие по грудь, малые же у берега по грудь, другие же младенцев держали, а кто постарше — бродили. Священники же, стоя, совершали молитвы…»

Иную версию излагают Жития князя Владимира. Наиболее подробный и вместе с тем отличный от летописи рассказ читается в Проложном житии князя, составленном не ранее второй половины XIII века, но использовавшем более древний источник:

«…Созвал (Владимир. — А. К.) все множество людей и заповедал им креститься. Назвал день им, так сказав: “Если кто не придет на утро на реку, будет противник мне”. И сошлись на Почайну реку люди всех возрастов, мужи, и жены, и младенцы. Взрослые же стояли в воде, одни до пояса, иные до шеи, а другие бродили. Пресвитеры же, на берегу стоя, молитвы совершали, как [подобает] над крестимыми. И нареклось с того времени место святое, где стоит ныне церковь Петрова»^{328}.

Близость приведенных текстов между собой несомненна. Но Пролог использовал какой-то иной, не известный летописи источник, который отразился также в обычном Житии князя Владимира, других редакциях Жития и, что особенно важно, в «Слове о том, како крестися Владимир, возмя Корсунь». Все они называют местом крещения реку Почайну, приток Днепра, протекавший у самого Киева, и, по-видимому, в этом отношении оказываются точнее, чем летопись[90].^{329}

Почайна скорее, чем Днепр, подходила для крещения жителей города. Она протекала ближе к тогдашнему Киеву и к тому же омывала киевский Подол, где селился простой люд, приобщение которого к христианству как раз и должно было беспокоить князя Владимира. К началу прошлого столетия Почайна практически полностью иссякла и исчезла с карты города, скрывшись под городскими мостовыми. Лишь у своего истока вне Киева она представляла собой едва заметный ручей^{330}. Но совсем не то было во времена Владимира. В X веке Почайна была судоходной. Именно на ней находилась киевская гавань, куда свободно заходили даже византийские суда. И именно в водах этого русского Иордана (как стали впоследствии именовать Почайну) и совершилось событие, навсегда изменившее ход русской истории, определившее место России в семье христианских народов и место Киева — подлинной «митрополии», «матери городам русским»^{331}.

Летописец с исключительной подробностью описывал крещение киевлян, отмечая даже мелкие, казалось бы, малозначимые детали. Как мне кажется, такая точность не случайна. Крещение в водах Почайны было совершено с явным нарушением предписаний Византийской церкви, и летописец, по-видимому, знал об этом и, более того, подчеркивал это обстоятельство в своем повествовании.

В самом деле, в соответствии с требованиями византийских богослужебных книг (Требников, Евхологиона), принимающий таинство крещения «входит в купель или в реку так, чтобы вода доставала ему до груди». Епископ «кладет руку ему на голову», произнося при этом соответствующие слова, а затем «крестит его рукой, погружая его и заставляя выныривать трижды». «И если возникнет необходимость крестить в глубоком потоке… оглашенный обвязывается белой веревкой через грудь и под мышками, и кто-нибудь крепко держит веревку за концы; епископ окунает его в воду трижды». После этого следует миропомазание^{332}.

Разумеется, соблюсти в точности все эти предписания в условиях массового крещения киевлян было попросту невозможно. Мы уже говорили о том, что Церковь не всегда настаивала на точном исполнении буквы закона, заботясь более о сохранении его духа, и принимала крещение, даже если оно было совершено с нарушением норм. Но настойчивое стремление составителя летописного рассказа отметить несообразность, нарушение именно буквы церковных правил заслуживает внимания. Летописец отмечает, как именно стояли киевляне в воде: «овы до шие, а друзии до Персии (груди. — А. К.)… Свершении же (взрослые. — А. К.) бродяху»[91].^{333} Священники находились на берегу — а в этом случае вряд ли можно было проследить за троекратным погружением в воду каждого. Наконец, летописец отмечает, что крещение состоялось «заутрия» после повеления князя — а следовательно, без подобающего оглашения и поста, на которые, конечно, требовалось определенное время.

Позднейшие книжники, как правило, подправляли летописный текст, приводя его в большее или меньшее соответствие с известными им предписаниями Требников. Так, например, читаем в Никоновской летописи XVI века: «И стояли в воде до персей, и иные младенцы на руках держали…» Составитель Степенной книги царского родословия (также XVI век) рисует уже грандиозную картину всеобщего и единодушного просвещения людей:

«Сие же услышав, люди с радостью отовсюду устремились креститься, исповедуясь в грехах своих и оглашение принимая… Святители же и пресвитеры, стоя на берегу, молитвы возглашали святого крещения и елеем святым помазывали их. И так крестилось все множество народа Русского во имя Отца и Сына и Святого Духа, и священным миром помазали их, и слова утешения возглаголали к ним, и, благословив, отпустили их»^{334}.

Авторы еще более поздних сочинений немногое прибавляют к летописному рассказу. Так, согласно свидетельству Киевского Синопсиса, священники и диаконы «стояли при бреге на досках» (может быть, на плотах?) — вероятно, для более удобного крещения народа. В «Истории Российской» В.Н. Татищева отмечена еще одна подробность: «Пресвитеры, стоя на брегу, читали молитвы и каждой купе (группе людей. — А. К.) давали имена особые, мужам и женам». Число крестившихся, по словам Татищева, было столь велико, «что не могли всех исчислить»^{335}.

Приняв же святое крещение, люди разошлись по своим домам — вернулись к привычному, знакомому, будничному.

«И видна была радость на небе и на земле о стольких душах спасаемых, — заключает свой рассказ о крещении киевлян автор «Повести временных лет». — …Сколько радости!.. Сказал Господь: “Радость бывает на небе и об одном раскаявшемся грешнике”. Здесь же не один и не два, но бесчисленное множество к Богу приблизилось, просвещенные святым крещением».

Летописец привел и слова Владимира, с которыми тот обратился к Богу, завершив великое дело:

«Христе Боже, сотворивший небо и землю! Призри на новые люди сия и дажь им, Господи, познать Тебя, истинного Бога, как познали Тебя христианские страны! Утверди веру в них правую и непорочную и мне помоги, Господи, на супротивного врага, да надеясь на Тебя и на державу Твою, одолею козни его»^{336}.

Так — свершилось. Молитвою началось, молитвою кончилось. И этот день — день Крещения — поистине стал поворотным днем в жизни всей Русской земли, и с него начинаем мы отсчет своей христианской истории.

Еще на одно обстоятельство обращу я внимание читателей книги. Ни древний летописец, ни составители княжеского Жития ни единым словом не обмолвились об участии епископов или митрополита в крещении киевлян. Все совершалось «попами царицыными и корсунскими». (При том, что византийский Требник предусматривал совершение крещения лишь епископом.) Более того, «Повесть временных лет» ничего не сообщает о митрополите в Киеве в первые полстолетия после принятия христианства. Первый из митрополитов — грек Феопемпт — упоминается в ней лишь под 1039 годом, уже в княжение сына Владимира, князя Ярослава Мудрого[92].