Татьяна танцевала вокруг него, как шпага противника во время дуэли, то выманивая вперед, то загоняя назад. Через несколько минут дикарь повалился на пол, все еще сжимая в руке бутылку: ни дать ни взять упившийся до смерти Калибан на острове Просперо, некогда принадлежавшем ему самому[72].
Смеясь, Татьяна перешагнула через распростертое тело и устремилась в нашу сторону. Ее распущенные кудри колыхались львиной гривой.
– Вам здесь больше нечего делать, – сказала злодейка Годфри. – Проводите-ка эту английскую овечку в ее комнату. Во всяком случае, вы хотя бы не женились на подобной размазне. Вперед!
Адвокат вывел меня в холл. В дверях я оглянулась. Присутствующие развалились кто в креслах, кто на полу, за исключением старика, который неестественно прямо сидел на своем стуле. Скрипки продолжали играть, хоть и без прежнего напора. Медведь храпел посреди зала, как поверженный Сатана, зажав в вытянутой руке чудом уцелевшую бутыль. Из нее на пол сочилась жидкость, оставляя на камнях темное, словно кровавое, пятно.
Я молчала до тех пор, пока мы не начали подниматься по главной лестнице. Шлейф платья тяжело волочился кверху пролет за пролетом; Годфри поддерживал меня под локоть.
– Что ей нужно? Зачем было устраивать эту кошмарную пародию на званый ужин? – спросила я друга.
– Во-первых, чтобы познакомить меня со стариком – это граф Лупеску, владелец лесных угодий и замка. Мое задание состояло в том, чтобы приобрести его имущество от имени Ротшильдов.
– То есть ты заключил с ним законную сделку?
– Если предположить, что он настоящий Лупеску и действительно владеет землей. Мадам Татьяна вполне способна населить замок собственными приспешниками, готовыми, как и мы, служить ее капризам и извращенному чувству юмора.
– Мы готовы служить ей? Вот уж нет!
– Но мы ее пленники. Мы вынуждены танцевать под ее дудку, что она продемонстрировала нам вполне буквально.
– Годфри, я думала об Ирен…
Лицо адвоката приняло страдальческое выражение.
– Лучше подожди с такими мыслями, пока не окажемся на свободе. Мы должны бежать, пока мою жену не выманили сюда. Именно она настоящая мишень этой интриги.
– Почему?
– Потому, что она Ирен, а Татьяна нет.
– В каком смысле?
– Женщин вроде этой бывшей русской танцовщицы сильнее всего влечет то, чего у них нет.
– Да, она больше не балерина, но и Ирен уже не певица.
– Однако русскую к тому же вытеснили из Большой Игры, как она ее себе представляет, вот она и пытается организовать собственную игру.
– Большая Игра? Соревнование великих держав на Востоке и в Индии, на которое Квентин потратил не один год своей жизни?
– Большая Игра заключается в том, что одна нация старается управлять другими. Татьяна же считает себя самостоятельной фигурой и пытается править всеми, кто попадается ей на пути или кого она сможет заманить.
– Как же она стала такой злодейкой?
– Злодейкой быть легче, чем праведницей.
– Это слишком простое объяснение, Годфри. Оно сошло бы для наивной школьницы, но я взрослая женщина и не приемлю упрощений.
К этому моменту мы оказались рядом с нашими комнатами, и адвокат отпустил мой локоть.
– Зло устроено очень просто, Нелл. Подозреваю, что оно является всего лишь крайней степенью эгоизма. А сейчас лучше ступай к себе и постарайся смыть с себя всю эту грязь.
– Ах, вот бы мне снова принять ванну!
– Боюсь, теперь, когда кругом прислужники Татьяны, цыган будет гораздо сложнее уговорить.
– Когда я задумываюсь о том, кто нас здесь окружает, я боюсь даже снять платье.
– Я тебя понимаю. – Годфри обеспокоенно посмотрел на меня: – Не забывай, у нас есть план побега.
– В самом деле?
Он кивнул и поцеловал меня в лоб на прощание, совсем как отец:
– Да, и скоро мы им воспользуемся.
Я открыла тяжелую дверь в комнату, которую, возможно, чересчур оптимистично считала своей, а мой друг вошел в соседние покои. Я понимала, что Татьяна непременно пошлет кого-нибудь, чтобы запереть нас снаружи. К счастью, Медведь был слишком пьян, чтобы сгодиться на эту роль.
Слова Годфри меня не особенно утешили. Наши шансы выбраться из замка стали еще более туманными, чем прежде, и в то же время появились новые ощутимые угрозы: Татьяна, полковник Моран и дрессированный медведь, которого хозяйка намеревалась превратить в еще более страшного зверя.
Глава тридцать пятая
Кровавая надпись
Я припас в пивной бутылке правильной красной водицы с недавнего дельца, но она загустела, как клей, и писать невозможно. Надеюсь, красные чернила тоже сойдут. Искренне ваш.
Признаюсь, я люблю произвести впечатление.
Целых десять минут на меня сыпались вопросы, где в Соединенных Штатах можно купить самогон, из чего его готовят и каким образом.
Не обладая исчерпывающими знаниями предмета, я, тем не менее, пояснила, что производство самодельного алкоголя с давних пор является привилегией простого люда во всех странах, и что так называемое правительство неизменно пытается – и всегда безуспешно – пресечь этот процесс.
Например, отметила я, британский налог на виски послужил началу американской войны за независимость в куда большей степени, чем знаменитый «чайный налог».
Пока я углублялась в тему, Ирен подробнее изучила следы, оставшиеся от оргии, и подобрала несколько бутылок с остатками светлого воска на горлышках.
– Пятна не от пролитого вина, – между делом заметила она, осматривая пол пещеры, над которой в толще грунта покоились двенадцать поколений мертвецов.
Внимание мужчин переключилось на мою наставницу.
– Что же это? – спросил Квентин.
– Кровь.
– Кровь? – Брэм Стокер побледнел и поспешил к примадонне: – Все эти пятна – кровь? Почему вы так решили?
– Потому что мы, – она оглянулась на меня, – уже видели лужи крови в катакомбах Парижа.
Я с готовностью оставила роль алкогольного эксперта и тоже подошла посмотреть.
В резком свете фонаря Квентина пятна действительно выглядели кровавыми. Наконец мне удалось идентифицировать сладковатый запах в воздухе – не сирень, как наверху, а мертвечина.
– Ты осмотрел стены? – спросила Ирен у Квентина.
– Зачем?
– Надо проверить, нет ли и там следов крови.
Мы все последовали за Стенхоупом по периметру подземелья, оглядывая стены в свете гуляющего вверх-вниз по грубо вырубленному камню луча фонаря.
Под ногами обнаруживались огарки свечей, крысиный помет и новые пятна, почерневшие по краям и темно-красные ближе к центру.
– Боже праведный! – Квентин замер, лишь фонарь покачивался у него в руке.
– Что такое? – Ирен устремилась к нему. – Что там?
– Надпись. Одни согласные. Проклятый чешский…
– Позволь мне, я пела на этом языке и могу узнать некоторые слова.
Ирен завладела фонарем и понесла его вдоль стены, вглядываясь в слабые темные контуры, отдаленно напоминавшие арабскую или славянскую вязь. Неужели придется добавить арабов и русских к и без того экзотической компании цыган, индейцев и трансильванцев?
Наконец примадонна опустила фонарь и тяжело вздохнула:
– Мы уже видели подобную надпись в другом месте и на другом наречии. Я не могу различить все слова, но одно из них читается легко. Думаю, когда мы переведем всю фразу, она будет означать: «Цыгане – это такие люди, что не будут обвиненными зазря».
Я ахнула. Не прошло и двух недель, как у нас перед глазами была французская версия той же странной фразы, но относительно «ивреев». А тридцатого сентября прошлого года почти те же слова были написаны мелом, предположительно рукой Джека-потрошителя, на Гоулстон-стрит в лондонском Уайтчепеле.
Мужчины не знали этих подробностей и потому не были столь поражены сходством.
72
Обыгрывается сюжет пьесы У. Шекспира «Буря».