– Пока нет, но… На улицу де Мулен весь Париж не ходит.

– Тот Париж, который в нашем случае имеет значение, ходит. Мужчины, руководящие городом, страной и миром.

– А как насчет катакомб – это не то место, которое привлекает общественность.

– Пока нет, – горько улыбнулась Ирен. – Дайте парижанам время понять, что эти отвратительные места достойны эксплуатации. Карты и документы Ротшильда показывают, что большинство из них – не просто христианские катакомбы времен Римской империи. Там находятся кости с кладбищ, которые были перемещены из-за роста населения города в нынешнем веке с нескольких сотен тысяч до двух миллионов. Останки относятся исключительно к семнадцатому веку. Тем не менее это покойники, и они французы, а весь Париж в последнее десятилетие нашего века склонен к нездоровым увлечениям. Возможно, пятна свежей крови в итоге принесут катакомбам общественное признание, которого они заслуживают.

– Это правда, кровь и сенсации привлекают общественное внимание, – согласилась я. – Так было всегда.

– Но раньше кровь и сенсации не занимали такую большую часть общественного сознания, как сейчас, когда газеты трубят о самых ужасных происшествиях на каждом углу.

– Газетчики не придумывают зверства, о которых сообщают.

Она смерила меня столь острым, колючим взглядом, что мне пришлось смягчить свое мнение:

– Некоторые из них действительно… придумывают, полагаю. Иногда.

– Скорее провоцируют, чем придумывают, – признала Ирен. – Если бы люди не были столь жадными на новости о несчастьях других, на сенсационных газетах не делали бы деньги.

– Посещение морга бесплатное, – заметила я.

– Да, однако то, что начиналось как помощь в опознании тел – обычно утопленников из Сены, – превратилось в бесконечную выставку смерти. По крайней мере, в Лондоне нет такой традиции.

– Не могу представить, чтобы чопорные англичане допустили подобное, – ухмыльнулась я. – Слишком многие тела неодеты, хотя благодаря этому те покойники, на которых есть одежда, выглядят куда интереснее.

Ирен рассмеялась в ладошку, приглушив смех и заодно согрев озябшие пальцы.

– Вы правы, Пинк. Когда речь идет о голых покойниках, англичан скорее возмутит неуместная нагота, чем дикость самого процесса разглядывания трупов. Но французы… они посчитают клочки одежды даже более интригующими. А вот американцы… что ж, их потрясет и то и другое.

– Знаете, ваше описание английского характера, который мне кажется таким раздражающим, точно подходит Нелл. Она совсем не возражает против пугающих историй о привидениях, но приходит в ужас от жажды жизни.

– Признаюсь, я удивлена, как хорошо она справляется с реальными ужасами, даже лучше меня. Возможно, у меня слишком богатое воображение. Что касается жажды жизни, разве общество не вынуждает большинство женщин отвергать ее?

– Большинство леди, – пренебрежительно поправила я примадонну.

– Несомненно, вы именно поэтому так усердно стараетесь считаться кем угодно, только не леди. Но в своем роде вы подвержены условностям не меньше Нелл.

– Как могут две женщины с настолько разными опытом и ролью в жизни быть хоть в чем-то похожими? – удивилась я.

– Потому что вы обе представляете собой нечто большее, чем хотите показаться. Но в этом и состоит извечная слабость и сила женщин. Так. Смотрите, я рисую последние линии на нашей карте.

Ирен так и сделала, тем самым эффективно прервав мои возражения, ибо я была сильно заинтригована ее полуночным картографированием.

Я следила за прямой линией, которую она чертила под углом от Эйфелевой башни на север, используя в качестве линейки книгу Крафт-Эбинга «Psychopathia Sexualis». Я, нахмурившись, посмотрела на точку, где закончилась линия: где-то возле улицы Пигаль, за Парижской оперой.

Примадонна взмахнула широким рукавом пеньюара и аккуратно положила книгу с другой стороны карты. Окунув перо в последний раз, она стряхнула лишние чернила и провела линию от парижского морга, которая сомкнулась с другой проходящей под углом линией.

– Видите?

– Вижу, что вы нарисовали треугольник с основанием между Эйфелевой башней и собором Нотр-Дам, или между моргом и южной частью Монмартра.

– Гора мучеников, – сказала она задумчиво, – где все полуночники Парижа веселятся до рассвета, глядя на шокирующих танцовщиц канкана и попивая абсент. И в каких из этих мест вы были?

– В тех, где не были вы. И Нелл. – Я моргнула. – Она сопровождала вас в башню и близлежащие катакомбы, а также в морг. Я ходила с вами в башню и на территорию Всемирной выставки, а также в катакомбы возле собора Парижской Богоматери. Как странно. Здесь есть симметрия… И почему в определенные места вы брали только одну из нас?

– Я хотела понять, кого преследуют: меня или кого-то из вас.

– Все это время? За нами следили везде?

– Сначала нет. Но позже везде. Я так думаю.

– Не верится, что кому-нибудь взбредет в голову преследовать Нелл. Или меня, если на то пошло. И вы разобрались, за кем следили?

Она кивнула:

– За мной.

Я откинулась на спинку стула; в голове не осталось никаких идей – редкое для меня состояние, ведь я очень сообразительная. В моей профессии быстро учишься соображать.

– Что ж. Нелл, наверное, права! – решила я наконец. – Должно быть, это человек Холмса. Он откровенно интересуется вами. Я заметила, что в течение всего допроса Джеймса Келли он не сводил с вас взгляда.

– Вижу, вы приняли на веру романтические иллюзии Нелл. Этот господин состоит из сплошного мозга, в нем нет ни капли горячей крови. Уверяю вас: если мистер Шерлок Холмс исподтишка наблюдает за кем-то, то виной тому не восхищение, а недоверие. Он терпеть не может тех, кто вмешивается не в свое дело, и смирился с нашим присутствием лишь потому, что наш измененный облик с легкостью выявил манию Келли. – Ирен улыбнулась. – В этом вопросе он настолько же не чувствует дна под ногами, как и Нелл. – Она постучала кончиком пера по вершине треугольника. – Не здесь ли находится дом, в котором все мы были, на улице де Мулен?

Я склонилась над картой, присматриваясь:

– В Париже я недавно и пока не знакома со всеми улицами и их особенностями. Вы хотите сказать, что рядом с вершиной треугольника находится бордель?

Она ткнула пером в точку в полудюйме ниже вершины:

– Здесь. В девятом округе. Двенадцать округов Парижа расположены очень искусно, словно концентрические круги раковины улитки, с наименьшими номерами в центре города, которые возрастают по порядку, раскручиваясь наружу, к окраинам. Англичане никогда не прибегли бы к такой схеме. Но сейчас нас интересует прямая геометрия логики, а не окольные пути искусства. И именно она делает убийства и события вокруг них настолько интересными. Двойное убийство в доме свиданий не имело никакой связи с катакомбами и не пополнило выставку тел в парижском морге.

– Вы считаете, что выставка тел – это такая же часть преступления, как и убийства?

– Я считаю, что за ними стоит ритуал, и у этого ритуала, каким бы жестоким он ни был, есть причина. Возможно, первые тела планировалось продемонстрировать где-то еще, но вы нашли их слишком быстро.

Я вновь содрогнулась:

– Вы имеете в виду, что убийца все еще прятался в доме, когда я открыла ту дверь?

Ирен молча кивнула.

– Тогда это, возможно, был не Джеймс Келли! Но ведь он сумасшедший, и как раз такой, кого Крафт-Эбинг счел бы возможным кандидатом.

– На роль Потрошителя, – кивнула моя собеседница. – Однако парижский убийца может и не быть Потрошителем.

Я потерла ноющие виски:

– В таком случае Шерлок Холмс взял под стражу Джека-потрошителя за преступления, совершенные кем-то совсем другим?

– Возможно. Из книги мы знаем, что подобные убийцы – обычное дело или, по крайней мере, не столь редко встречающееся. И в этом случае работа подлой прессы скорее помогала утаивать преступления, нежели разоблачать. С одной стороны, о любом достаточно отвратительном публичном злодеянии трубят всему миру. С другой стороны, если в дело вовлечен кто-то из знати или же если преступление достаточно запутанное, его стараются убрать из поля зрения общественности, как убирают и тела несчастных жертв. Мы получаем весьма выборочный взгляд на происходящее: общество знает лишь то, что власти сочтут нужным сообщить. – Она откинулась в кресле. – Я уверена, что игра еще не окончена. Мы должны вернуться на место преступления.