чистенький и аккуратный, не допускавший ни малейшего пятнышка на своей одежде.

Петь и играть на скрипке, и непременно по нотам, с соблюдением всех адажио и

модерато, было его призванием. Для удовлетворения этой страсти он составлял хоры из

нас, своих детей, и из посторонних, выступал и дома и публично. Часто, в угоду музыке,

забывал о кормившем его деле и, кажется, благодаря этому потом и разорился. Он был

одарен также и художественным талантом; между прочим, одна из его картин, «Иоанн

Богослов», находится ныне в Чеховском музее в Ялте. Отец долгое время служил по

городским выборам, не пропускал ни одного чествования, ни одного публичного обеда, на

котором собирались все местные деятели, и любил пофилософствовать. В то время как

дядя Митрофан читал одни только книги высокого содержания, отец вслух перечитывал

французские бульварные романы, иногда, впрочем, занятый своими мыслями, так

невнимательно, что останавливался среди чтения и обращался к слушавшей его нашей

матери:

– Так ты, Евочка, расскажи мне, о чем я сейчас прочитал.

Я не знаю, кто был наш прадед с отцовской стороны, Михаил Емельянович5. Со слов

отца мне известно, что у прадеда был брат, Петр Емельянович6, который по ка-{38} кому-

то случаю собирал на

Таганрог. Дом купца И. Е. Кобылина на Большой улице

(ныне ул. Ленина).

Фото предоставлено П. Д. Карпуном.

построение храма, исходил всю Россию пешком вдоль и поперек и действительно

выстроил церковь в Киеве. Наша семейная хронология застает нашего деда, Егора

Михайловича7, в селе Ольховатке, Воронежской губернии, Острогожского уезда, уже

женатым8, имеющим трех сыновей и дочь. Все они – крепостные помещика Черткова, внук

которого впоследствии был ближайшим единомышленником Льва Толстого. Ненасытная

жажда свободы заставила нашего деда выкупиться на волю еще задолго до всеобщего

освобождения крестьян. На выкуп дочери Александры у {39} него денег не хватило, и,

прощаясь с помещиком, он убедительно просил его не продавать ее на сторону, а

подождать, пока у него будут деньги и он сможет выкупить и ее. Чертков подумал, махнул

рукой и сказал:

– Так уж и быть, бери ее в придачу.

И стала таким образом свободной и моя тетушка Александра Егоровна.

То, что мои прадед и дед носили у себя в Ольховатке прозвище «Чехи», а не Чеховы,

и то, что они всегда алчно стремились к свободе, заставило моего дядю-романтика

Митрофана Егоровича верить в следующую выдумку, которой он неоднократно делился со

мной.

– Несомненно, что наш предок был чех, родом из Богемии, бежавший вследствие

религиозных притеснений в Россию. Здесь он, естественно, должен был искать

покровительства кого-нибудь из сильных людей, которые его и закрепостили

впоследствии, или же, женившись на крепостной, он тем самым закрепостил и прижитых

от нее своих детей, сам, по своей воле, или же в силу требований закона.

При этом романтик-дядя прибавлял:

– Я так думаю, душенька, что простому крестьянину бежать из своей родины

незачем и даже почти совсем невозможно. Наверное, это был какой-нибудь особо знатный

человек.

С этим легендарным предположением дядя Митрофан и умер, а мы, его племянники,

только улыбались, так как к нашим услугам имелась еще и другая, более документальная

версия: Царь-пушку, находящуюся в Кремле в Москве, отлил в 1586 году литейный мастер

Андрей Чехов9. Но значило ли это, что наши предки происходили от него?

Дед отдал своего старшего сына, Михаила10, в Калугу в ученье к переплетному

мастеру, а сам поступил в управляющие к графу Платову, в его необъятные имения {40}

под Таганрогом и Ростовом-на-Дону, куда и переехал вместе со своими двумя другими

сыновьями, Павлом и Митрофаном. Дочь Александра11 тогда же была выдана замуж в

Ольховатке. Таким образом, мой отец и дядя оказались на дальнем юге, у побережья

Азовского моря. Отец был отдан в приказчики к таганрогскому купцу и городскому голове

Кобылину, дядя – в Ростов к купцу Байдалакову. Впоследствии дядя тоже переселился в

Таганрог. Пробыв у Кобылина требуемое количество лет, Павел Егорович12 открыл потом

свой собственный колониальный магазин и женился на девице Евгении Яковлевне

Морозовой, нашей дорогой, незабвенной матери.

Мы не знаем, кто был нашим прадедом по матери13. Наш дед, Яков Герасимович

Морозов14, жил в Моршанске, Тамбовской губернии, где и женился на Александре

Ивановне15, нашей бабушке. От этого брака у них было трое детей: две девочки –

Фенечка16 и Евочка (наша мать)17 и сын Иван (наш дядя Ваня)18. Яков Герасимович вел

большую торговлю сукнами, знался с французами, которые называли его «мосье

Морозоф», и по своим торговым делам часто надолго уезжал из Моршанска. Между

прочим, он заезжал и в Таганрог, игравший тогда роль столицы, где останавливался в доме

генерала Папкова, граничившем с садом дворца Александра I. У нашей бабушки,

Александры Ивановны, была сестра, Мария Ивановна19, которую выдали замуж в город

Шую, Владимирской губернии, в семью старообрядца. В одну из таких отлучек мужа по

его суконным делам Александра Ивановна забрала своих девочек и сына и отправилась

погостить с ними к сестре в Шую. В это время случилась холера, и наш дед, Яков

Герасимович, умер от нее в Новочеркасске, далеко от дома и от родных. По всей

вероятности, после него остались там суконные товары и кое-какие деньги. Тогда наша

бабушка, Александра Ивановна, наняла тарантас, {41} забрала своих детей и отправилась

через всю Россию на лошадях из Шуи в Новочеркасск отыскивать могилу своего мужа.

Это путешествие оставило глубокий, неизгладимый след в душе моей матери и ее

сестры. Дремучие леса, постоялые дворы с запертыми, точно в остроге, воротами, с

убийствами и ограблениями проезжих купцов, всевозможные встречи, наконец – раздолье

и свобода приазовских степей, где не нужно было останавливаться в подозрительных

постоялых дворах, а ночевали прямо под открытым небом, на лоне природы, не боясь ни

лихих людей, ни нападений, – все это послужило потом для нашей матери и тети Фенечки

неистощимыми темами для семейных повествований, когда мы были маленькими и

слушали их, затаив дыхание и широко раскрыв глаза. Тетка и мать были

впечатлительными, чуткими созданиями, умели прекрасно рассказывать, и я уверен, что в

развитии фантазии и литературного чутья моих братьев эти их повествования сыграли

выдающуюся роль.

Александра Ивановна с детьми не нашла в Новочеркасске ни могилки мужа, ни

каких-либо вещественных после него воспоминаний. Она уже не вернулась к себе обратно

в Моршанск, а поехала далее, в Таганрог, остановившись по пути в Ростове-на-Дону, где

пристроила на службу по торговой части своего сына Ивана у купца Байдалакова.

Здесь наш дядя Ваня встретился с братом нашего отца, Митрофашей, который, как я

сказал, тоже служил тогда у Байдалакова. Оба большие мечтатели, они скоро сдружились и

оставались друзьями до самой кончины дяди Вани, умершего от чахотки.

Александра Ивановна приехала с двумя девочками в Таганрог и поселилась в нем

навсегда в доме генерала Папкова, где ранее живал ее муж. {42}

Время шло, и Митрофан и дядя Ваня стали уже молодыми людьми. Митрофаша

переехал из Ростова в Таганрог, открыл здесь свою собственную торговлю, и вслед за ним

переехал туда же, к матери и сестрам, и дядя Ваня. Через него-то и Митрофашу наш отец и

познакомился с семьей Морозовых и женился затем на младшей дочери Александры

Ивановны – Евгении Яковлевне. Артист в душе, музыкант на всех инструментах,