насущных вопросов».

Но Пушкарев не унывал: он основал еще толстый журнал «Европейская

библиотека», который выходил еженедельно книжками в 12–15 печатных листов; каждая

из этих книжек содержала в себе вполне законченный роман какого-нибудь иностранного

писателя в русском переводе. К чести этой «Европейской библиотеки» нужно сказать, что

она первая познакомила русскую публику с произведениями таких писателей, как Гектор

Мало, Карл-Эмиль Францоз, А. Доде, А. Терье, Э. Золя и Пьер Лоти. Нужно было

удивляться, как Пушкарев мог выпустить за один год такое громадное количество книг,

напечатанных на таком количестве бумаги, да еще при тогдашних средствах. «Европейская

библиотека» просуществовала, кажется, года полтора и затем прекратилась: подписчикам

некогда было читать такое громадное количество книг; достаточно было бы и двенадцати в

год, а их издавалось целые пятьдесят. «Мирской толк» оставил по себе хорошую память

изданием «Старого моряка» Кольриджа с превосходными гравюрами Гюстава Доре69.

В «Мирском толке» брат Антон поместил повесть «Цветы запоздалые», а Николай

целый ряд рисунков и карикатур в «Свете и тенях». Помещал там под фирмой брата

Николая свои рисунки и я, а мои ребусы печата-{125}лись там на премию. В

«Европейской библиотеке» должен был появиться мой

Ребус Мих. П. Чехова, опубликованный в N 12 журнала «Свет и тени» за 1882 г.

Разгадка: Счастливые дамы замышляют затеи праздной раздачи грошей. Подачки

копейками бесполезны.

перевод Морица Гартмана, но «по не зависящим от редакции причинам» рукопись

вернулась из цензуры без одобрения. Я и не думал, что, будучи гимназистом, мог

переводить с немецкого такие зловредные вещи. Воображаю, как бы переполошилось мое

гимназическое начальство! Вообще я в те времена подавал большие надежды на

писательство. Так, я скомпоновал целый роман и отнес его в «Газету А. Гатцука», и он

появился бы в печати в этой нетребовательной {126} газете, если бы ее не прикрыли. Я

тогда много читал социальной литературы, за журнальную работу мне кое-что перепадало,

и я даже приобрел себе часы. Иметь тогда карманные часы, да еще гимназисту, и читать

такие предосудительные книги, как сочинения Прудона, казалось верхом свободомыслия и

вольнодумства. И брат Антон не оставлял меня ни на минуту в покое и все время

вышучивал:

– С Гатцуком знаком, с Прудоном не согласен и при часах ходит.

А надо заметить, что карманных часов тогда не было даже и у Антона.

Пушкарев был очень отзывчив на все новое в науке, искусстве и литературе. Так,

когда приехал в Москву известный тогда гипнотизер Роберт и ему было запрещено

показывать свои сеансы публично, Пушкарев предложил ему свой дом и пригласил

московских представителей печати и профессоров. Было условлено так, что мои братья от

имени Пушкарева пригласят на этот вечер известного профессора Остроумова.

Роберт делал поразительные вещи, приводившие в недоумение профессоров. Так, он

не только усыплял гипнотизируемого, но приостанавливал во всем его теле

кровообращение. Загипнотизированному прокалывали вены, делали надрезы на теле – и

кровь не текла, сердце переставало биться, деятельность мозга прекращалась. Но что было

страннее всего и что приводило в волнение даже профессора Остроумова, так это то, что

Роберт устроил один раз так, что у его клиента при полном прекращении во всем теле

кровообращения и при полной остановке деятельности сердца все-таки не прекращалась

деятельность головного мозга и объект мог видеть, обонять, слышать и даже отвечать на

задаваемые ему вопросы. Таким образом, тут же возник неразрешимый вопрос: как мог

правильно функционировать {127} в человеке головной мозг при полном параличе сердца

и легких?

– Вот тут-то и загвоздка! – громко воскликнул Остроумов.

Было страшно смотреть, когда Роберт вверг своего клиента в состояние тетануса, а

когда человек весь одеревенел, сделался, как камень или бревно, его положили затылком

на один стул, а пятками на другой, и три взрослых человека сели на него, как на скамью. И

он сам этого не почувствовал и очень удивился, когда его потом разбудили и рассказали

ему обо всем. Тогда все это было внове, считалось необъяснимым, и даже сами

профессора становились в тупик и искренне восклицали: «Загвоздка!»

По-видимому, Н. Л. Пушкареву, как натуре, всесторонне одаренной, все очень скоро

надоедало, или же природа его была настолько широка, что он не мог остановиться на

чем-нибудь одном. Страстный рыболов, он изобретал какие-то самодействующие

подсекатели, которые продаются в магазинах и теперь, и никто не знает, что их изобрел

именно он; открыл фотографию на Лубянке; затем весь отдался изобретенной им

«пушкаревской свече», которою потом за бесценок воспользовались иностранцы и которая

приобрела себе право гражданства на всем земном шаре в виде обычных бензиновых и

спиртовых горелок, которыми пользуется каждая хозяйка при варке кофе и при завивке

волос. Но все эти затеи и неудачи с журналами скоро разорили Н. Л. Пушкарева вконец, и

он умер, как говорили, в глубокой нищете.

Из журналов, в которых сотрудничал Антон Павлович, мне хочется еще

остановиться на «Сверчке». Этот французистый юмористический журнальчик издавали

два брата Вернеры, Евгений и Михаил. Это были бодрые, полные сил молодые люди,

долгое время прожив-{128}шие за границей, окунувшиеся в коммерческие дела и

приехавшие в Россию, чтобы делать дело «по-настоящему». Они основали журнал

«Вокруг света» и благодаря ему познакомили публику с произведениями Луи Буссенара,

Стивенсона, Райдера Хаггардта и других. Это был очень занимательный тогда журнал,

который выписывал каждый гимназист. Дела их пошли отлично. Они приобрели от А.

Каринской громадную типографию на Арбате и стали расширять дело еще больше. Кроме

«Вокруг света», они стали издавать еще два журнала: юмористический «Сверчок» и

детский «Друг детей». Но тут-то они и нажглись.

Если в журнале «Вокруг света» они ухватили вкус и требования читателя, как

говорится, за хвост, то в издании юмористического и детского журналов они оказались

слабоваты. Правда, внешне «Сверчок» был очень оригинален. Он представлял собою

копию одного из парижских журналов, причем братья Вернеры, надо отдать им честь,

первые ввели в России раскрашивание рисунков не литографически, а акварелью,

посредством трафаретов. Но по содержанию «Сверчок» был бледноват, а «Друг детей» (в

нем сотрудничал и я)71 был и вовсе неинтересен. Детям он положительно не нравился и не

мог конкурировать даже с таким плохо издававшимся журналом, как «Детский отдых»

Истоминой. Но тому, кто хоть раз побывал в типографии братьев Вернер, могло

показаться, что он попал нечаянно за границу. Дело кипело, машины гремели, газовый

двигатель вспыхивал и пыхтел, и сами Вернеры не сидели барами, сложа руки и

дожидаясь прибылей, а оба, по-рабочему одетые в синие блузы, работали тут же не

покладая рук.

Пустились они и в издательство беллетристики. Между прочим, они издали книгу

рассказов брата Антона Павловича «Невинные речи», для которой обложку рисовал наш

брат Николай. Все издания их отличались {129} оригинальностью и изяществом, и при

более счастливых обстоятельствах Вернеры могли бы сделать многое. Главное – то, что

они сами по уши уходили в самую черную работу. Но когда они освобождались от своих

дел, то, как истые европейцы, они появлялись в обществе в самых изысканных модных

костюмах, и Антон Павлович подтрунивал над ними в своих «Осколках московской

жизни», которые он помещал в лейкинском журнале «Осколки». Он писал про них так: