Именно на фоне негативизма на подобной риторике выходят все лидеры периода перестройки. А. Мигранян анализирует риторику появления первого лица России: "Б.Н.Ельцин оказался человеком, вокруг которого первоначально создали миф сами партийно-государственные структуры на октябрьском пленуме 1987 г. Из него сделали мученика и героя - человека, который один борется за народные интересы. Этот образ он закрепил во время избирательной кампании, так как в центре его программы стояли очень простые и понятные для народных масс вещи - против привилегий, за равенство, социальную справедливость. И во всех этих выступлениях антиаппаратный, антиноменклатурный пафос. Я бы назвал Б.Н.Ельцина таким необольшевистским лидером, центральным пунктом выступлений которого является то, что в общем-то было лейтмотивом всех большевиков как до, так и после революции, - призыв вернуть народу награбленное" (Мигранян А. Россия в поисках идентичности. - М., 1997. - С. 175-176). Одновременно следует добавить, что Б. Ельцин в президентских выборах 1996 г. шел в том же трансформированном антиноменклатурном контексте, только теперь он был смоделирован на иного врага - компартию.Есть еще одно важное, по нашему мнению, отличие Б. Ельцина. Он, как и М. Горбачев первого периода, нашел общий язык с интеллигенцией. А, по сути, для общества интеллигенция и выполняет роль тех лидеров мнения, на которых ориентируются остальные. О. Попцов отмечает отсутствие данного фактора в варианте хрущевских реформ. "Хрущевским реформам не хватило не только последовательности, им не хватило интеллектуальной среды. Вспышка оттепели была слишком кратковременной, ибо не было десятилетия Хрущева, как принято говорить, было два раза по пять лет. Было два разных Хрущева. И именно тогда, когда реформаторский порыв шел к своей кульминации, антиинтеллигентские тенденции в политическом аппарате взяли верх. Интеллигенция как движущая сила обновления была отсечена от процесса" (Попцов О. Хроника времен "царя Бориса". Россия, Кремль. 1991-1995. - М., 1996. - С. 12).

Информационная среда формируется в достаточно динамической манере, к которой практически не готовы существующие государственные структуры. Есть определенная закономерность в том, кто скажет первым. Назовем ее законом первого. Американцы, утрируя, утверждают, что побеждает тот, кто первым провозгласит себя победителем. На первую высказанную официально интерпретацию события с неизбежностью будут вынуждены ссылаться все журналисты, которые будут давать свои интерпретации случившегося. Атака потребует обороны, и, независимо от успешности последней, в общественном мнении все равно будут посеяны элементы недоверия. Новая ситуация всегда тяжела для интерпретации, но отмалчиваться в такой ситуации запрещено.

Одним из ярких обвинительных ситуаций постперестроечного времени были одиннадцать чемоданов компромата А. Руцкого. Они были столь же значимы, как и обвинения против "группы писателей" в случае А. Чубайса. Сегодня мы обо всем этом забыли, а тогда общественное мнение было заведено до предела. О. Попцов напишет о тех событиях: "Сначала публичные обвинения вице-президента, заявленные им документы. Правительство коррумпировано, продажно, недеятельно. Столь откровенной, самоуверенной атаки со стороны своего недавнего соратника Президент, конечно же, не ожидал. Руцкой, по серьезному счету, ничего нового не добавил. Об этом уже писала пресса: и о Западной группе войск, и о нашей собственности в Германии, и о кредитах, непонятно куда и кем использованных; несколько возбуждали воображение сгущенность фактов и пофамильные жертвы политической расправы: Шумейко, Полторанин, Бурбулис, Чубайс. Демократические силы недооценили этого шага, посчитав, что ответной пресс-конференцией они дезавуируют атаку вице-президента. Они не учли, что вице-президент выступил не на страницах печати или телевидении, а выступил в парламенте, апеллируя к нему, коленопреклоненно отдавая себя в распоряжение парламента и под его знамена" (Там же. - С. 265).

Информационная война всегда идет под знаменами справедливости, хотя бы одной из сторон. При этом доказательство этого опирается на четкие мифы, ибо только они не нуждаются в дополнительных доказательствах. Можно привести такие примеры:

студенты объявляли голодовку с лозунгом "Долой Масола", опираясь на мифологическое представление о том, что уход с арены компартии сразу принесет Украине благоденствие;

албанские вкладчики считали, что их деньги украли власти. Это, кстати, стандартное представление на любом организационном уровне - обвинение начальства: на уровне университета - ректор, на уровне страны - президент;

характерным есть активация страха, так, например, действуют зеленые, которые даже используют в своих перформансах маски смерти, гробы и под.В сущности, во всех этих случаях мы имеем конфликт между различными интерпретациями одной и той же действительности. Однако новая вводимая интерпретация должна нести явные преимущества для того, чтобы вытеснить из сознания старую. Одну из них - мифологическую - мы упомянули выше. Остановимся на некоторых других.

Легко вводится черта идентичности со всем населением, что улучшает условия для коммуникативного резонанса: вкладчиком легко может ощутить себя каждый, голодающие студенты позиционировались прессой и депутатами как "наши дети", а дети есть у всех, поэтому это также хорошая черта идентичности.

Легко вводится ощущение риска, что, в свою очередь, позволяет внести дестабилизацию существующей ситуации. При этом вводится не только негатив, но и одновременный позитив - только мы, только таким путем можно спасти ситуацию. Предлагаются определенные защитные функции, например, партия вкладчиков, которая якобы сможет вернуть деньги. При этом есть такая закономерность, в соответствии с которой легко объединяются люди, имеющие общие интересы. Акцентируется справедливость, возможность увеличения общего выигрыша.Происходит определенная героизация обыденного поведения. Человеку из толпы всегда хочется присоединиться к сонму живых героев, митинг, к примеру, дает такое ощущение реального участника чего-то более сильного, чем обыденная жизнь.Создаваемый коммуникативный контекст позволяет человеку уходить с позиции меньшинства, на которой он себя обычно ощущает, на позиции большинства. Как установлено Э. Ноэль-Нойман, представитель меньшинства молчит и не высказывает свои взгляды, представитель большинства защищает свои взгляды (Ноэль-Нойман Э. Общественное мнение. Открытие спирали молчания. - М., 1996). Тем самым психологическое ощущение человека в толпе - это приведение его, хотя бы временно, на позицию большинства, что резко повышает его коммуникативную активность.

Одновременно предлагается "свет в конце туннеля", который следует за активацией страха. При этом обязательным элементом становится создание ощущения срочности: "мы погибнем, если не..."Сообщение, которое при этом посылается, может иметь две цели, одна из которых следует из другой. Например: "Наше правительство коррумпировано". Откуда следует не называемое, но подразумеваемое сообщение: "Долой наше правительство". Такое построение имеет существенные позитивы.

Во-первых, если вывод делает аудитория сама, то в этом случае он более соответствует ее ожиданиям, он будет высказан на ее собственном языке.

Во-вторых, ненавязанный вывод воспринимается аудиторией как более объективный. Он как бы ближе к "закону мира", чем к выкрику оратора на митинге.

В-третьих, люди плохо относятся к чисто теоретическим выкладкам, их интересуют прямые практические последствия из них.

Используемые лозунги акцентируют типичную проблему конфликтологии - дефицит. Это может быть дефицит ресурсов ("Они ездят на мерседесах, а мы..."), дефицит легитимности ( "Они захватили власть"), дефицит доверия ("Они врут"). Поскольку, как правило, обвинения выдвигаются в отсутствие обвиняемого (обвиняемых), осуществляется переход на разрешение конфликта силой.Во всех подобных случаях обязательно действует не только вербальный, но и невербальный язык. Для толпы очень важен язык тела, в ряде случаев именно на нем она шлет свое ответное послание (типа фразы "гнетущее молчание охватило зал").