— Ишь ты, — только и сказала улыбаясь.

А вечером примчалась Афина. Мертвецки пьяная мама спала в ванной. Ляля осторожно спустила воду, накрыла ее одеялом и выключила свет.

— Без соплей, — сказала она Афине, — помыться негде… Там мать.

— Лялечка, Лялечка! — Афина вдруг бухнулась на колени и прижалась пятнистой щекой к Лялиным ногам. — Ты не слушай эту дуру Наташку, это она сама, по собственному желанию. Она же — без полета. Ей только Толик — потолок. У нее же в жизни только Толик и жопы больных… Прошу тебя, не сердись. Пусть будет так, как мы договаривались. Пожалуйста… Ну пожалуйста… Только мне в Москву поступать надо, — вдруг совершенно спокойно заявила она, подымаясь и отряхивая клетчатую юбку-шестиклинку.

— Куда? — Ляля даже поперхнулась от такой наглости. — Куда? Куда тебе надо?

— В Москву или в Ленинград. Везде же экзамены в августе. А у меня до августа уже видно будет…

— У тебя — не будет, — отрезала Ляля. — Ты толстая. И в этом твое спасение.

— У нас в семье все с большими животами ходят. И мама, и тетки, все…

— Я подумаю, — холодно сказала Ляля. — Уходи.

Сегодня она видела Кирилла. Стояла на балконе и видела. Как он размахивал руками и что-то очень эмоционально рассказывал Жанне. Та хмурилась, но слушала, по всему выходило — верила… Ляля смотрела на них так пристально, так упорно, что Кирилл не выдержал и повернул голову. Он почувствовал ее взгляд. Это была маленькая победа. Незримая нить уже связывала их, только сам он, Кирилл, еще не понимал этого…

Отцу пришлось сказать все. Или почти все. То, о чем она умолчала, расстроило Глебова больше всего. Городить такие редуты ради сорванца без роду и племени? Ради любви? Кому это нужно? И как же потом она об этом пожалеет. Но дочь была одержимой, иначе не скажешь… И объяснить ей, что такие сильные чувства проходят вдруг, в один день, он просто не решился.

— А что она будет делать с ребенком? — только и спросил Глебов.

— Не знаю. — Ляля просто пожала плечами, недоумевая, при чем тут какие-то дети, если с глаз долой — из сердца вон.

— А надо знать, дочка. Потому что дети — это навсегда. Ты понимаешь?

— Ну и что? Мои дети — это навсегда. А чужие меня не интересуют…

Глебов вздохнул. И пожалел о том, что сейчас он не мог уехать из города и тем самым сорвать всю эту нелепую программу поддержки начинающих матерей. Он был завязан в систему, она диктовала условия, условия создали ловушку. А слезы дочери — это было единственное, чего Глебов не переносил.

— А если я откажусь тебе помогать? — спросил Виктор Федорович, понимая, что это будет лучшим вариантом решения всех Лялечкиных проблем.

— Я умру, — спокойно сказала она. — Я готова к этому. — Голос ее стал пустым и прохладным. У Глебова волосы зашевелились. Такой вот голос любимой дочери…

— Ты слишком избалована, — сказал он.

— Не слишком, папа. Совсем не слишком. Ты же сам все понимаешь…

В Пензе сдавали экзамены так же, как в Москве… В виде эксперимента, чтобы дети могли отдохнуть или попробовать свои силы где-то в другом месте. Афина уехала в Пензу. Глебов решил не посвящать дочь во все тонкости этого дела, но он все-таки провел переговоры с матерью подруги и даже помог ей устроиться в Пензе на работу. Две женщины вполне могли справиться и с ребенком, и с учебой. Так было правильнее. И спокойнее. Во всяком случае, они могли совсем не возвращаться… Главное, чтобы ничего не знал отец ребенка… Вот тогда, первый раз в жизни, Глебов рассчитал неправильно, ошибся в своих расчетах. Подвел его нюх.

Афина вернулась через год. Ляля уже была замужем за Кириллом. За широкой спиной хваткой подруги маячил сын, а Ляля никак не могла забеременеть. С точки зрения Глебова, это было даже лучше. Зять — безмозглый физкультурник. Бездетная семья безмозглых физкультурников. Правда, Ляля выбрала педагогический… Афина приехала и могла все испортить. Глебов решил выждать. Потому что появился шанс перевести Кирилла в разряд ошибок молодости и спокойно пойти дальше. А по поводу завязи, семечка, плода — так в семнадцать лет, на первом курсе? Зачем? Не время, нет, не вовремя… Глебов самоустранился, но наблюдал.

И был немало удивлен. Каким-то чудом Афине самой удалось перевестись в местный профильный вуз, получить место в общежитии, сдать внаем пустующую квартиру и чуть не в первый день пребывания в родном городе толкнуть речь с трибуны областного комсомольского слета. Все это не могло быть инерцией глебовского толчка. Виктор Федорович давно не простирал над Афиной Наливайко ни своей длани, ни даже своей тени. А она последовательно шагала вперед и выше. Не в пример Лялечке, которая высунув язык бегала по гинекологам и еле успевала вставать в один ряд с другими студентками — так называемыми позвоночницами.

Но самое странное заключалось в том, что ни в их доме, ни в орбите Кирилла Афина Наливайко так и не появилась. Казалось, что ее совсем-совсем не интересует судьба Ляли в новом, выстраданном замужнем положении.

Летом Глебов все-таки купил «молодым» квартиру. Во-первых, ему не нравилось стоять в очереди в туалет по утрам, особенно — рядом с Кириллом, во-вторых, его раздражали Лялечкина покорность и тот мягкий внутренний свет, который не исчезал, а, казалось, все разгорался, и светил он этому недостойному грязному кобелю. В-третьих, Кирилл стал большим другом тещи — и выпивал с ней по случаю и без. На этот факт глаза Глебову открыла Марья. Сухая, нетребовательная, соблюдающая дистанцию женщина. Она была человеком со стержнем, по выражению Глебова, и теперь уже не убирала во дворе. Только коллектор, только книги.

— Кирилл сопьется. И может привлечь Лялечку. Это надо прекращать.

Глебов все понял. И избавил себя от хлопот. Лялечка забегала редко, стараясь улучить момент, когда отца нет дома. Ей, наверное, было стыдно. Однажды осенью они «совпали». Глебов понял, что дочери нужен совет.

— Толик вернулся. Приглашает всех… Нам пойти?

— Нет, — быстро ответил Виктор Федорович. — Разве они тебе подруги? Что это за друзья? Тебе есть что им сказать?

Вот это последнее было лишним. Ляля взорвалась:

— Он меня любит. Меня, и только меня! Разве этого мало?

— И меня, — хмыкнул Глебов. — И это тоже немало. Сиди дома и наслаждайся жизнью. Не надо никому ничего доказывать, особенно если ты счастлива.

Ага, как же. Ляля, разумеется, пошла на это сборище и потащила за собой отмытого и отъевшегося Кирилла. Вот, дескать, любуйтесь… Она сама не знала, что ею движет. Желание подсмотреть, живо ли старое чувство к Жанне? Интерес к тому, что Афина сумела, а она не смогла? Или любопытство: какими они все стали?

Особого восторга при встрече не было. Оказалось, что все они стали взрослыми и зажили новой, цветной студенческой жизнью. Колеса вертелись, но часовой механизм уже не работал. Кирилл уныло и виновато смотрел на Жанку. Значит, любил? Ляля лихо выпила водки и отчаянно развеселилась. Все они были такие игрушечные, что стоило только немного дернуть за нитку — и можно было ожидать нужного действия. Ляля вызвала Афину на балкон и, сгорая от болезненного любопытства, спросила:

— А сын? Где твой сын?

— В Доме малютки. — Афина курила крепкие папиросы и казалась очень взрослой. — Там мать. Но в дальнейшем будем отдавать на усыновление. Мне этот анкетный хвост ни к чему… А вы когда?

— Папа просил немного повременить — доучиться, — потупилась Ляля.

— Ну, этому-то особо учиться не надо, — хмыкнула Афина и покровительственно улыбнулась. — Дурное дело — не хитрое. Кстати, у тебя есть конспект «Материализма и эмпириокритицизма»? Некогда мне, понимаешь? Дашь? Выручишь? Потому что Жанке, — Афина противно хихикнула, — кажется, тоже некогда. Вон, смотри, как обжимается.

Ляля повернула голову и сквозь немытое стекло балконной двери увидела, что ее Кирилл нежно и очень пылко целует Жанну. Под пение сладкоголосого Джо Дассена… Этого следовало ожидать.

— Ну что, допрыгалась-дохвасталась? — Пьяненькая, но внимательная Наташа выкатилась на балкон и обняла обеих девушек. — Вот такие они все, неверные… Вот такие гулящие… Так что, сестрички, ухо надо держать востро. Смотри, Лялька, на чужом несчастье состояния не сколотишь… Тебя же предупреждали. Так что купи себе, подруга, поводок. — Она громко и противно рассмеялась.