Решение снять комнату у Джоргенсенов созрело быстро, но мотивы этого решения доктор Уильямс все еще не мог понять. Много лет он жил один — и жил только работой, но что-то в Алисе и ее семье привлекло его. Может быть, их единство, стремление Алисы защитить свою тетушку? Или это лишь тайное желание жить вновь семейно, принадлежать кому-то?

Он страстно хотел расспросить Алису о родителях. Ее отец, без сомнения, был одним из этих рисковых братьев. И то, что отец ее погиб, также роднило Алису и Клэйтона: он тоже потерял обоих родителей, когда ему было шестнадцать. У Алисы были тетя с дядей, которые взяли на себя заботу об осиротевшей девочке. У него была бабушка, которая любила и поддерживала его вплоть до своей смерти — два коротких года после гибели родителей. Ему было любопытно узнать, за какой же мечтой погнался отец Алисы — и что же случилось с ее матерью. Вопросов без ответов все больше и больше.

А он не любит вопросов без ответов. Вопросы вставали на его пути каждый день на службе, и доктор Уильямс не желал иметь с ними дела еще и после работы. Он пошел в свою комнату, вслед за обворожительной женщиной, которая так мучила его своим образом во снах прошлой ночью.

В самом акте застилания кровати было что-то глубоко интимное. Алиса разгладила бледно-голубые простыни, на которых предназначалось Клэйтону спать этой ночью, и взбила подушки на двуспальной кровати. Огромная, одинокая двойная кровать — совсем как та, на которой спала Алиса в нижнем этаже. Опасная мысль, Алиса. Она нахмурилась: ну, вот, теперь она уже не может застелить постель без того, чтобы представить себе на ней Клэйтона, обнаженного под простынями. А ведь он еще и не вселился… Что же будет через неделю?

Она отвернулась от кровати — и вздрогнула при виде Клэйтона, который стоял у порога и молча наблюдал за ней.

— Ах, я не слышала, как вы вошли. — Усилием воли она заставила себя не покраснеть.

— Это оттого, что вы напевали про себя “Боевой гимн Республики”. — Он переступил порог, внеся два чемодана, которые принес с собой. Оглядевшись, он тихо присвистнул. — Теперь я понимаю, почему это жилище называется “Комнатой Капитана”.

Комната была обставлена массивной мебелью темного дерева и окрашена в голубые тона, — цвет мундиров союзных войск во время гражданской войны. Картинами, изображавшими батальные сцены гражданской войны, были увешаны все стены.

Клэйтон некоторое время изучал дагерротип в серебряной рамке, висевший рядом со шкафом:

— Это генерал Грант?

Алиса подошла к нему и перечислила имена всех изображенных на снимках людей:

— Это — Грант, это — Шерман, вот — Бернсайд, а вот это — мой прапрадед, капитан Джудидиа Джоргенсен.

— Не стоит ли отдать эти снимки в какой-нибудь музей? — сказал Клэйтон, внимательно изучив каждую фотографию.

— Половина нашей семейной коллекции давным-давно подарена мемориалу гражданской войны.

Говоря это, Алиса почувствовала, что эта комната не увековечивает более память капитана. Клэйтон “приватизировал” ее сразу же, как вошел, и, казалось, его присутствие заполнило всю комнату и вытеснило из нее все прочее. Она уловила легкий запах его лосьона: он был острым и холодным — сочетание, способное свести с ума любую женщину. Нужно скорее уходить отсюда.

Алиса проверила ванную — достаточно ли там полотенец и мыла, — затем окинула комнату завершающим взглядом:

— Надеюсь, вам будет удобно. Вы можете бывать где угодно, весь первый этаж в вашем распоряжении. — Выходя, она старалась не встретиться с ним взглядом. — Если вам что-то нужно, дайте знать мне или тете Мод.

— Один момент, Алиса.

Она неохотно подняла на него глаза:

— Что такое?

Он усмехнулся:

— Спасибо.

— За что?

— За то, что рекомендовали мне поселиться здесь. До вчерашней ночи, когда вы сказали полиции, будто я собираюсь снять у вас комнаты, это не приходило мне в голову.

— Но я вам ничего не рекомендовала, — жестко парировала Алиса, и тотчас же смягчилась: — Это было одномоментное озарение, как выйти из положения.

Ей не хотелось даже допускать мысли, что она ответственна за его поселение у них. Она предпочла бы его в другой городской гостинице, на 83 шоссе, или, например, в коттедже на вершине Безлюдной горы. Где угодно, но только не под одной крышей с ней и ее семьей. Хватит с них мечтателей.

— Но оказывается, это была вовсе не ложь с вашей стороны.

— Так вот отчего вы здесь? Вы опасаетесь, что полиция заедет проверить, снимаете ли вы комнату действительно?

— Нет, я здесь, потому что устал от казенной обстановки мотеля, от кофе в пластиковых чашках, от пиццы пять раз в неделю. Кроме того, я слышал, что Мод — лучшая повариха на окрестные три штата, — с усмешкой добавил он.

Ее сердце заколотилось, когда смысл этих слов дошел до нее.

— Если вы будете продолжать питаться с таким рвением, как сегодня, то боюсь, Мод увеличит вашу плату за стол.

— Это будет оправданно. — Он сказал это на ходу, следуя за ней вниз по лестнице, чтобы взять оставшиеся чемоданы. — А как насчет пирогов?

— Почему бы вам сначала не распаковаться — и не освободить место для пирогов?

Может быть, она судит Клэйтона слишком строго, подумала Алиса: он, возможно, и мечтатель, но, очевидно, очень одинок.

— В последний свой визит Джордж Ингельс съел половину пирога единолично, — ответила она на его вопрос и пошла на жилую половину в задней части дома. — Приходите, когда закончите распаковываться. Для Мод наивысшее наслаждение — видеть, как кто-то уничтожает ее кулинарные изыски, — добавила Алиса на ходу.

Часом позже, стоя в тени дверного проема, Алиса с удивлением наблюдала, как Клэйтон на четвереньках заглядывал под мебель. Он отгибал ковры, проверял под подушками диванов, даже за диваны заглядывал. Он обыскал цветочные горшки, пианино и стул перед ним, и даже крошечную шкатулку, принадлежащую тете Мод. Когда он взял в руки кочергу и начал шарить во вчерашнем пепле, она выступила из тени.

— Что-то ищете?

Он обернулся и улыбнулся.

— Да, именно. — Он поставил на место кочергу. — Не видели ли вы моих очков?

— Каких очков?

— Я, кажется, позабыл их тут прошлой ночью. — И Клэйтон еще раз взглянул на место своего приземления на ковре.

— Простите меня, Клэйтон, но на вас не было очков прошлой ночью.

— Да, да, я знаю, но я должен был… должен был прибыть в них. — Он не желал говорить чересчур определенно: Алиса могла начать задавать вопросы, на которые у него не было ответа. Но она была странно нелюбопытна насчет его “приземления”, и он отдавал должное этой похвальной для женщины черте характера.

Большинство женщин, которых он знал, потребовали бы немедленных ответов, объяснений, стали бы допытываться. Алиса начинала интриговать его так же, как и пропавшие очки.

— Вы прибыла сюда без них, — кратко сказала она.

— Без них? — Он осмотрел комнату и нахмурился. Где же, черт побери, очки? Они должны были быть либо на нем, либо поблизости от места приземления. Озабоченный, он спросил: — Может быть, Мод или Герберт их нашли?

— Я уверена, что они сказали бы об этом, если бы нашли. — Она поправила подушки на софе. — Они так важны для вас?

Он засунул руки в карманы. Как объяснить точное ощущение того, что он пронзил пространство с очками на носу? Они должны были быть на нем, когда он приземлился — но их не было.

Перебирать варианты можно бесконечно. Очки могут оказаться где угодно — или вообще нигде. Где бы они ни приземлились, сам доктор приземлился здесь. Может быть, они в самом деле очутились в ином измерении? Некоторые из его коллег верят, что существует множество измерений — до двадцати шести — а не только длина, ширина, глубина и время, с которыми знакомы широкие массы.

— Сами по себе очки не так важны — можно купить и другие, — ответил он. — Мне просто любопытно: где они могут очутиться?