- Хорошо, Лаура. Говори правду, и получишь свободу. Считаешь ли ты, что христианин должен посещать церковь?
- Безусловно, монсеньор.
- Для спасения души достаточно молиться или посещать церковь?
- Достаточно не делать людям зла, а душа спасается молитвой и целомудрием.
Инквизитор медленно улыбнулся.
- Неплохо сказано, дитя. Означает ли это, что ты отрицаешь исповедь?
- Я исповедуюсь перед Богом, монсеньор.
Он подошел ко мне, взял за подбородок, и посмотрел прямо в глаза долгим изучающим взглядом. Я не выдержала и опустила глаза.
- Тебе известно, за что тебя арестовали?
- Я невиновна в том, в чем меня обвиняют.
- Местный священник подтвердил, что ты давно не бывала в церкви. Исповедь перед Богом ― это хорошо, но для христиан существуют определенные законы... Может быть, ты имеешь что-то против служителей Бога?
Я молчала. Мне трудно было судить о епископах, кардиналах и папе, но священники могли быть совершенно разными, это я уже поняла. Поделиться же своими мыслями с этим человеком означало обречь себя на пытку.
- Я хочу услышать ответ. Джино, помоги ей немного.
Мои руки дернули вверх, так что затрещали суставы. Против собственной воли я заверещала, беспомощно извиваясь, чтобы облегчить боль. За спиной у меня отчетливо хмыкнул одноглазый палач.
- Довольно, Джино! - нахмурился Ринери. - Я не просил тебя мучить бедняжку. Итак, Лаура...
Я стала сбивчиво объяснять, что бываю в церкви не реже, чем другие прихожане, что падре Остеллати, должно быть, за что-то рассержен на меня и не обращает на меня внимания, хотя на самом деле я всегда присутствую на его службах. Инквизитор кивал, не перебивая, затем спросил:
- Значит, ты утверждаешь, что священник лжет?
- Нет, я...
- Лжет и впадает в грех гневливости?
- Монсеньор, я не утверждаю...
- Но тогда он говорит правду, а лжешь ты. И не посещаешь службы. Джино!
Мои руки снова рванули кверху, и у меня потемнело в глазах. Я кричала, потом мне плескали в лицо холодной водой и били по щекам. Было еще много вопросов, на которые я что-то отвечала, почти не понимая, чего от меня добиваются, и в итоге совсем запуталась. В конце концов меня отвязали, отвели в камеру и бросили на пол, как мешок, да я уже была и не в состоянии даже сидеть.
Возле меня оказалась София.
- Теперь ты еще подумаешь, что лучше ― чтобы тебя насиловали или пытали, как вот сейчас. - Она вздохнула и убрала с моего лица слипшуюся от пота прядь волос. - О чем тебя спрашивали?
- Я не помню, - призналась я. - Что-то про исповедь и про нашего священника.
- Ну, я не сомневаюсь, они услышали все, что хотели. Тебя мучил одноглазый Джино?
- Да... Я думала, что он меня...
- Хочешь сказать, ты боялась, что он захочет с тобой поразвлечься? - Она хмыкнула. - Даже не думай, он неравнодушен к мужчинам, а ты ему не интересна.
- К мужчинам? - Я покачала головой, не понимая.
- Была бы ты мальчиком, он бы тебя так отделал... Ладно, забудь. Отдохни немного и поешь, силы тебе еще пригодятся. Хотя, если ты выдержишь следствие, тебя все равно сожгут как еретичку. - Она помолчала, затем, сжалившись, добавила. - Впрочем, тебе еще может повезти. Чудеса случаются, и ведьмы тут совершенно ни при чем. Просто иногда еретиков отпускают на перевоспитание. Тебя могут отдать на поруки священнику или в монастырь... Будешь целыми днями молиться, работать в церкви, поститься и умерщвлять плоть.
Я представила себе, как занимаюсь богоугодными делами и умерщвлением плоти под руководством падре Остеллати, и выбор между костром и такой свободой показался мне нелегким.
- Я не верю в чудеса, - сказала я, закрывая глаза.
София засмеялась, но ничего не ответила.
Меня допрашивали еще три раза. Во второй раз меня высекли толстым кнутом, так что кожа на моей спине лопнула и повисла лохмотьями, а рубашка промокла от крови. Я проплакала до вечера. Одна из старых ведьм, сидевших со мной в камере, предложила зашептать боль, но я не подпустила ее к себе, опасаясь колдовства. София уговаривала меня позволить ей, говоря, что это не злое колдовство, и все же страх был сильнее боли.
Третий разговор с монсеньором Ринери я плохо помню. Вопросы были все те же, как мне казалось, и я старалась отвечать так, чтобы у него не было повода просить Джино подсказывать мне правильные ответы. При этом инквизитор всегда записывал в книжку все, что он спрашивал и все, что я говорила.
Я искренне надеялась, что не доживу до четвертого допроса. Он должен был стать последним, а потом, как сообщил Ринери, меня и ведьм должны были отвезти в Пьяченцу на суд и казнь. Мы не подлежали церковному суду, но все, что я пока видела, доказывало обратное: ни один светский чиновник в следствие не вмешивался. Ринери говорил, что правители доверяют священнослужителям вести допросы и выносить суждение о виновности или невиновности, однако окончательный приговор выносится гражданским судом.
Что ж, конец все равно был один ― нас должны были предать огню, потому что вина была доказана.
На четвертом допросе Джино вложил мои пальцы в тиски и остановился рядом, ожидая приказов инквизитора. Когда вошел Ринери, он оказался не один: его сопровождала женщина. Поначалу я не поняла, что это именно женщина, - лишь фигура в белоснежном одеянии. Она остановилась у стола, и когда инквизитор предложил ей сесть, молча покачала головой. Лицо, скрытое капюшоном, тонуло в тенях, я видела только белую полоску подбородка и темную линию сжатых губ.
- Это она. - Ринери небрежно указал на меня кончиком пера. - Вы можете сами убедиться в том, что она не раскаивается в своих заблуждениях.
- Нет человека, которого нельзя было бы спасти, монсеньор. - Услышав голос женщины, я удивленно подняла голову. Судя по всему, она была еще молода. Белая ряса полностью скрывала ее фигуру, я заметила только тонкую руку, сжимающую четки.
- Кардинал Сан-Северино обещал мне право поговорить с ней.
- Но...
- Синьор Ринери, я не имею в виду ведьм. Колдовство не относится к области моих забот. Общение с дьяволом греховно само по себе, и все же колдун злостно действует по собственному почину во вред окружающим, тогда как еретик порой просто заблуждается.
Она подошла ко мне и остановилась, чуть приподняв капюшон, чтобы посмотреть на меня. Ее глаза прятались в тени, но я разглядела безупречный овал бледного лица с высокими скулами, небольшой прямой нос и чуть припухлые губы. Пожалуй, она была красива, но я не знала, чего ей от меня нужно, а потому не доверяла ей. В последнее время "поговорить" означало для меня новые мучения, и я напряглась, ожидая, что она даст команду одноглазому палачу.
- Освободите ее руки.
Джино не шелохнулся, и женщина обернулась к Ринери.
- Прикажите освободить девушку, монсеньор. В противном случае я скажу кардиналу Сан-Северино, что пост инквизитора в Пьяченце необходимо дать другому человеку.
- Джино, - недовольно сказал инквизитор, - сделай то, что просит госпожа.
- Вам нет нужды называть меня госпожой. - Она наблюдала, как Джино возится с зажимами. Едва мои руки оказались свободными, я судорожно сцепила пальцы, найдя в себе силы пролепетать:
- Благодарю вас, госпожа.
Красивые губы дрогнули и изогнулись в легкой улыбке.
- Ты веришь в Бога, Лаура?
- Да, всей душой, всем сердцем, - быстро ответила я. - Я умею молиться и всегда соблюдаю посты.
- За что могут быть прокляты люди?
- За злобу, за гордыню, за чревоугодие, за блуд, за зависть, за...
- Довольно, дитя. Твои родители живы?
- Нет, госпожа, я сирота.
Она помолчала, потом спросила очень тихо, так что инквизитор не мог расслышать:
- Что ты умеешь делать? Шить? Готовить?
- Я умею читать и писать, знаю латынь и церковную службу, - шепотом ответила я. - А вот шить никогда не пыталась...