Начали все же ударно. Баллоны таскали все — от офицеров до матросов. Где-то к обеду пройдошливый до невозможности старлей Скамейкин уболтал проезжавший мимо техчасти «КамАЗ» подбросить десятка три баллонов к пирсу. Комдив, проявив несвойственную ему жалость, отправил вниз всех матросов, пока мы стравливали подвезенные емкости. Сам Петрович, спустившись минут на десять, вернулся обратно с канистрой разбавленного шила литров на пять, и офицерский корпус, приняв по сто пятьдесят, ударно продолжил работу.

После обеда начались трудности. К стоящему с нами на одном пирсе кораблю, кстати, тоже уходившему в море, но уже в понедельник, подкатила куча «КамАЗов» и началась авральная погрузка продовольствия. Любят у нас все делать в самый последний момент! Машины нам мешали, мы ругались, но поделать ничего не могли и продолжали молодцевато перетягивать свои «баллончики» через груды ящиков, мешков, мясных туш и сквозь толпу грузившего всю эту снедь соседнего экипажа.

К вечеру морозец покрепчал. Закаленный Севером организм в совокупности с шилом холоду не поддавался, хотя уши и нос приходилось тереть все чаще и чаще. Часам к восьми вечера природа, словно осознав тщетность своих усилий по нашему обморожению, выключила метель. Показались звезды, небо очистилось, как по волшебству с пирса убрались последние опорожненные «КамАЗы» с соседнего борта. Воодушевленные, мы все закончили уже к 22.30. Спустившись вниз, в каюту, переодеться и окунувшись в тепло, я почувствовал, что если останусь в каюте еще на полчаса, то сегодня с корабля уже не уйду. По двум причинам: во-первых, большая часть офицерства уже решила остаться до утра и, основательно отогревшись в сауне, продолжить дальнейшее празднование успешной погрузки. Во-вторых, я боялся, что спирт, поглощенный в течение дня, сдерживал свои коварные свойства только под действием мороза, и вот-вот организм выйдет из-под контроля.

Молниеносно переодевшись, я тем не менее хватанул стопарик у Петровича в каюте, и пока не началось, вынесся наверх. На улице была благодать. Ветер стих абсолютно. Под ногами хрустел свеженанесенный снег, покрывший всю грязь погрузочного безобразия. Топать вокруг забора метров триста до КПП ну никак не хотелось. Напротив пирса, за забором, шла дорога минут на десять укорачивающая мне путь до дома. В зоне было пусто, строгодебильных блюстителей режимного порядка в такое время не наблюдалось, и я в целях экономии времени рванул через забор. Благо снега намело столько, что на стенку можно было просто взойти, что я и сделал. С другой, подветренной, стороны забора снега было намного меньше. Спрыгнув, я оказался по колено в снегу и, по инерции сделав шаг вперед, очень больно обо что-то ударился и упал на колени. Ноге стало нестерпимо больно, удар пришелся на кость, и казалось, что камень размозжил ногу до мяса, если не более. К счастью, почти над моей головой висел единственный в округе фонарь. Подвывая от боли, я задрал штанину и выяснил, что изуродовался не окончательно, обойдется и синяком, а болевые ощущения усилились морозом и местом ушиба. Встав и отряхнувшись, я захотел взглянуть на булыжник, на который так неудачно спикировал. Стряхнув снег с камня, я к величайшему изумлению обнаружил, что он уж очень большой, и из-под снега торчит лишь его малая часть. Как у айсберга. Но, что самое удивительное, на очищенном мной участке была четко видна большая, прямоугольная, фиолетовая печать с надписью «Кольский мясокомбинат». Заинтригованный камнем с письменами, я стал оперативно расчищать весь монолит. Моим глазам предстала свиная туша, точнее не свинья целиком, а благородно обработанная половина свиного тела. Феерия: ночь, фонарь, свиная туша со штампом, задумчивый офицер. Я присел на тело невинно убиенной скотины и закурил, собираясь с мыслями.

Все было совершенно ясно. То ли наши бойцы, таскавшие баллоны, то ли матросы, грузившие продовольствие на соседний борт, пользуясь сутолокой и суматохой, перекинули свинью через забор, в надежде потом, ночью, продать или обменять на жизненно необходимые вещи. Водку, к примеру. У кого хорошая память, помнит, что в то время каким-то волшебным образом вдруг выкурились все сигареты в стране, сладкоежки сжевали весь сахар на просторах Родины, колбаса заколбасилась и вымерла, а ко всему прочему протухло все мясо и перестали расти макароны. А о том, что, поднатужившись, весь русский народ в 1985 году взял и выпил многовековые запасы спиртного, и говорить не хочется.

На фоне всех этих глобальных событий находка полусвиньи на дороге приобретала двойственный характер, хотя и казалась безусловной удачей. Бежать обратно на корабль, бить во все колокола, проявить принципиальность — значило выставить себя посмешищем в глазах всех. Свиноспасатель нашелся! Плюнуть на все, бросить свинью лежать, где лежала, и топать домой было бы полным кощунством и идиотизмом. Особенно учитывая многометровые и многочасовые очереди за мослами по талонам, которые выстаивала жена. А мясо… Ноздри защекотал призрачный аромат жареной свинины, дымящихся шашлыков, сочных эскалопов, бифштексов с кровью и прочих мясочудес.

Где-то недалеко, поливая дорогу блестками фар, зашумела машина. Сомнения испарились в никуда. Вскинув руку, я шагнул на середину дороги. Машина тормознула перед самым носом. Судя по всему, этот бортовой «КамАЗ» был с ПРЗ, а судя по времени, ехал в парк, то есть почти по пути.

— В чем проблемы, тащ? — Из кабины высунулось донельзя грязное лицо матроса-водилы.

— Ты один? — На всякий случай я решил перестраховаться.

— Один. А чего?

— Двадцать пять рублей заработать хочешь?

— Однозначно, тащ! А чего и куда везти надо? Меня в парке только к нолям ждут.

Моряк оказался на редкость догадливым и сообразительным, впрочем, как все шоферы.

— Домой. Вылазь, поможешь в кузов закинуть. — Я открыл кабину с другой стороны и закинул портфель. Обойдя машину, я показал водителю свой груз.

— Красиво жить не запретишь! Хорошо работаете, тащ! — Матрос поцокал языком. Поднатужившись, мы закинули свиное тело в кузов. Я отряхнул перчатки и побрел через снег к кабине.

— Тащ! А вторую что, брать не будем?

Я остолбенел. Второго свиного торса я не видел и о его существовании не подозревал.

— Будем, будем. Я сейчас! — крикнул я и начал аккуратный обход машины по нетронутому снегу. Через метр я обвешковал ящик сгущенки (40 банок) и ящик тушенки (20 банок). Выйдя на шофера и узрев под его ногами еще одну свинью, я похлопал его по плечу.

— Закидываем, там еще пару ящиков забросим и газуем. Сгущенку любишь?

Сгущенку молодой растущий организм бойца любил. Кормили берба-зу не ахти. Десять минут спустя машина уже выруливала к моему подъезду. Тогда моя квартира располагалась на первом этаже, как у настоящего подводника. Пока ты в море, тебе достается либо первый этаж, где парит из подвала, либо последний, где течет крыша. Остальные квартиры благополучно оккупируются тылом, штабом и береговой базой.

Супруга, кутаясь в халат, попросту потеряла дар речи, когда на линолеум прихожей в течение пяти минут свалилось две свиных туши и два достаточно приличных ящика. Оба ящика я сразу же разодрал и вручил водиле кроме четвертного еще по три банки из каждого. Рассыпаясь в благодарностях, шофер с машиной испарился в направлении парка отмечать путевой лист.

Скинув шинель, я напряг извилины. Консервы не проблема, а вот мясо… Судя по количеству, и пяти стандартных холодильников не хватит. «Можно и за окно в сетках, зима же, да и первый этаж у нас высокий, недопрыгнешь», — проявила бездну ума жена, совершенно ничего не соображающая, если ее разбудишь. Колупаться с мясом всю ночь не хотелось, и, засучив рукава, я принялся за дело. Топора дома не оказалось. Его вечером забрал мой товарищ, забежав часов в девять. Кстати, он служил на соседнем корабле, том, на который грузили. Тоже что ль свинью нашел? Ножовкой мороженое мясо пилилось, мягко говоря, хреново. Клочья пиленой свинины разлетались по стенам, результат же был минимален. Промучившись минут десять и изгадив стены прихожей процентов на пятьдесят, я остановился и оглядел содеянное. Пила оставила на мороженом теле незначительные рубцы, и будь свинья жива, мне пришлось бы туго. Мяса было много, даже слишком, одному мне было не потянуть с разделкой. Ноги автоматически понесли меня к входной двери.