Владимир Иванович на полпути к комендатуре слегка отрезвел, и положение свое осознал четко и ясно. Налицо был полный набор: самоход, пьянка, грубость с комендантской службой, и все это на фоне введенной ядерной установки перед выходом в море. Неизбежные финансово-репрессивные выводы из всего этого напрашивались сами собой. Попытки объясниться с начальником патруля закончились плачевно. Оскорбленный в лучших чувствах нетактичным поведением мичмана, старший лейтенант на слезы и просьбы перепуганного Владимира Ивановича не поддавался. В поисках выхода из положения серое вещество Вовиного мозга бурлило и фонтанировало. Как все нормальные люди, наказаний Владимир Иванович не любил, был законопослушен до безобразия и даже фуражку носил уставную, произведенную обществом слепых, что удостоверялось этикеткой и ее внешним видом. Обстановка требовала активных действий, и в комендатуру Владимира Ивановича привели, готового на все…

— Кого привел? Что-нибудь интересное? — не отрывая глаз от экрана, спросила рындоподобная голова.

— Да вот, мичман из экипажа Белякова. Говорит, завтра в море, а сам надрался в лохмуты, да и хамит, негодяй. Пускай посидит до утра, остынет.

Дежурный потерял чуть было не проснувшийся интерес, зевнул и мах-нул рукой.

— Понятно: документы, шнурки из ботинок, все из карманов в фуражку. Сам в камеру. Утром начальники разберутся.

«Если не сейчас, то никогда», — решил Владимир Иванович и, наклонившись к дежурному, бурно, с молдавской горячностью и убедительностью зашептал:

— Командир… Завтра в море… Всех подведу… Пойми меня, сам ведь плавал… Отпусти командир… Я тебе такой минет сделаю… Всю жизнь помнить будешь…

За всю свою нелегкую службу дежурный наслушался всякого, монолог мичмана прослушал вполуха, даже не задумываясь над смыслом сказанного. Но дремлющее сознание из беспорядочной череды фраз отфильтровало только одно слово — «минет».

— Что, что? Что ты сказал? — Дежурный мгновенно вышел из нирваны.

Мирчу схватил офицера за руки, присел перед ним на корточки и зашептал еще проникновеннее:

— Командир… Минет будет что надо! Мы с женой постараемся! У меня все натуральное, свое, доволен будешь!

«Майор» испугался. В его практике подобных случаев не было, да и в сексуальном плане ветеран ПРЗ был консерватором. Приглашение поизвра-щаться застало его врасплох. Он был к этому явно не готов.

— Начальник патруля! Патрульные! Ко мне, засранцы! — дежурный сорвался на визг.

Часть вторая. Прощальный полет баклана

— В камеру этого недоноска, этого п…! Развели на флоте гомосеков! Шагу ступить нельзя!

В дежурку на вопли дружно вломились патрульные. Матрос — существо мстительное, своего не упустит, поиздеваться над пьяненьким мичманом или офицером — радость неземная. Да еще официально, при исполнении. Бравые патрульные молниеносно заломали стенающему мичману руки и поволокли в коридор. Цепляясь из последних сил Мирчу прохрипел дежурному:

— Бесчувственный ты… Деревянный… Не человек… Такой бы минет сделал…

Когда крики и проклятья стреноженного Мирчу стихли и его тело воцарилось в камере, «майор» отер пот и крепко задумался. Вырисовывалась нелицеприятная картина: патрульные слышали все, наутро надо докладывать. При мысли о том, что он будет писать в рапорте дежурного, его пробил холодный пот: «… настоящим докладываю, что… августа… года… мне дежурному по гарнизону капитану 3 ранга… задержанным в состоянии опьянения мичманом Мирчу от имени его и всей его семьи было открыто сделано интимное предложение вступить…». Дальше думать дежурный побоялся. То, что утром история выйдет из-под контроля и во всяческих интерпретациях растечется по поселку, он не сомневался. Гарнизонная служба ОБС (одна баба сказала) работала без замечаний. Перебрав все возможные варианты, дежурный порешил историю эту похоронить. Возрастная категория «майора» позволяла кары не бояться, а вот позориться… Выстроив очевидцев событий в одну шеренгу и прочитав монолог о соблюдении военной тайны, дежурный пообещал всем муки адские, если что просочится. Задержанным больше, задержанным меньше — невелика разница. Затем поискав в справочнике телефон корабля, позвонил и попросил к телефону старпома.

Старший помощник капитан 3 ранга Пашков занимался любимым делом: спал в каюте. Утром ему предстояло взобраться на мостик и куковать там до вечера. Обняв подушку, старпом набирался сил. Когда вахтенный разбудил его и пригласил к телефону, Пашков поднял трубку очень недовольным и раздраженным. Но услышанное обратило его в соляной столб.

— Сергей Валентинович, дежурный по гарнизону беспокоит. Мирчу твой мичман?

— Мой.

— Слушай, Валентиныч, пришли кого-нибудь, заберите его к … матери! Он тут мне чуть ли не перепихнуться предлагает! Минет хочет мне сделать, подлец! Да я…

— Ты что, сбрендил, что ли?

— Сам ты сбрендил! Понавоспитывали, твою мать, голубых, на вахте уже спокойно не постоишь! Обосремся на весь флот, если узнают, забирай и забудем об этом. Я его отовсюду вычеркнул. Не было его у меня — и точка!

По несколько истерическим интонациям дежурного старпом понял: с ним не шутят. Немедленно был снаряжен помощник командира, проинструктирован дальше некуда и отправлен в комендатуру. Старпом разбудил командира и как можно мягче поведал об инциденте. Командир раскачивался недолго, и дал команду будить всех причастных, и лично наорал заму по «Каштану» слова «поддержки». Оповещенный замполит бросился по кораблю проверять вахту, ненавязчиво расспрашивая вахтенных об увлечениях земляка и заранее прикидывая, как прикрыть свой зад от возможных осложнений. Сонный корабль зашевелился, не понимая, в чем дело. Через десять минут в центральном посту собрались оба старпома, командир БЧ-2 и вахтенный механик. В качестве громоотвода был вызван непосредственный начальник мичмана старлей Волдухин. Он зевал спросонья и никак не мог врубиться в происходящее. Командира ждали молча. Во избежание лишних слухов вахтенного ЦП выгнали погулять. Беляков влетел в центральный пост и в траурной тишине плюхнулся в свое кресло. Вопреки фамилии командир был ярко рыж, а когда злился — багровел до зубов. С сексуальными проблемами в рамках служебной деятельности он столкнулся впервые, ощущал неуверенность, и это бесило. Обозрев присутствующих волчьим взглядом, командир остановился на зевающем Волдухине.

— Ну что, командир сосательно-лизательной группы, доигрался?! Ракетчики-минетчики!

Свои соображения Беляков высказывал Волдухину минут пятнадцать, остальные деликатно молчали. Спустив пар, командир поискал глазами предусмотрительно непришедшего зама и растерянно спросил:

— Куда наступать будем, начальнички?

Плотину прорвало, и все заговорили чувствуя, что беседа перешла в более мирное русло и гроза прошла мимо. Даже замполит немного погодя чудесным образом проявился в центральном посту, правда, за спиной командира. К возвращению блудного Мирчу все сошлись во мнении, что если тот и занимался до сей поры этим делом, то маскировал свое увлечение вполне профессионально.

Центральный пост — не сейф, прослушивается со всех сторон. Короче говоря, когда Мирчу ступил на борт корабля, от него шарахались, словно от прокаженного, и очень недвусмысленно подмигивали. Мирчу же был доволен столь благополучным завершением дела, радости не скрывал и странного поведения сослуживцев не замечал.

Пересказывать разговор в ЦП нет смысла. Скажем одно: закончился он гомерическим, утробным хохотом, перекатывавшимся потом по поселку несколько месяцев. Неуемная тяга к знаниям совершенно запудрила мозги простоватого сына солнечной Молдавии. Одному богу известно, как слово «фуршет» поменялось местами с «минет» в осоловевшей от умища голове Владимира Ивановича. Командир и его свита, дружно давясь от смеха, все простили Мирчу. Тот, не совсем понимая причин веселья, тоже радовался и хохотал чуть ли не громче всех.

Утром корабль благополучно ушел в море. А после возвращения в базу Мирчу ждала слава. Большая и громкая, превратившая его в местного Бориса Моисеева и Сергея Пенкина в одном лице. Не избалованное сексуальными скандалами население поселка тешилось, как могло. Поначалу Мирчу пытался объяснить всем свою лингвистическую ошибку. Потом сообразил, что дело гиблое, плюнул и зажил спокойно, не обращая внимания на издевки. Истины ради надо сказать: Брэгг не был заброшен, но второй настольной книгой Мирчу стал толковый словарь. Да и выражаться он стал очень осторожно и обдуманно. Раз и навсегда.