Что полеты немыслимо дорогие сейчас, понимает Агафья только отчасти. Энтузиасты, поставившие тут радиобуй с сигналом SOS, породили в наивной таежной душе иллюзию легкой доступности вертолета: дернул за веревочку и он прилетит. Увы, не прилетит. Больше ста тысяч туда и обратно. Кто эти деньги заплатит?

Я не решился сказать об этом. Предупредил только: без самой крайней нужды ни в коем разе за веревочку дергать нельзя. Единственный ли это случай сегодня, когда космическая техника не стыкуется с реальностями жизни! Агафья это понять не может. Но те, кто ставил буй, должны понимать. И либо надо добиться (как?), чтобы по сигналу вертолет прилетел, либо сказать откровенно Агафье: в затее с веревочкой и вертолетом надежности нет.

Даже посильную и реальную помощь оказать Агафье сегодня непросто. Нашим читателям я хочу доложить: отчисления от разосланной подписной книжки «Таежный тупик» мы перевели в Абакан и попросили распоряжаться деньгами исполняющего обязанности министра лесного хозяйства Хакасии Николая Николаевича Савушкина. Этого человека я знаю уже больше десяти лет: умный, добрый, отзывчивый, хорошо знает не только лесные дела, но и мир человеческих отношений. Говорю это для того, чтобы вы знали: собранное нами по крохам — в надежных руках. На «Агафьины деньги» Николай Николаевич уже переправил сюда три мешка муки и крупы, тридцать килограммов мороженой рыбы, сено для коз.

Агафье книжку я подарил с подобающей надписью. С любопытством разглядела обложку. Догадалась и мне сделать надпись на память.

Поговорили еще о козах. Одну (плохо доится) надо бы заменить. И попросила о курах — «три рябеньких…». Оказалось, привезенные сюда белые куры неплохо несутся, но не гнездятся, а Агафье хочется видеть цыплят.

Разложен по полкам ставший уже обычным набор московских гостинцев — батарейки, свечи, лимоны. Гляжу в блокнот на пометки-вопросы. Их много. Но разговор прерывается шумом мотора — отведенное графиком время окончилось.

Почуяв расставанье, отчаянно лает Дружок. Уже привыкшая к неожиданным появленьям гостей и к спешному их отбытию, на этот раз Агафья на горке не остается, а семенит к вертолету. И не в сторонке, пригибаясь от ветра, машет рукой, а подбегает к кабине проститься с летчиками — понимает: от летчиков много зависит ее таежное бытие. У вертолета она кажется маленьким ребенком возле громадной игрушки.

Улетаем из распадка между горами. На карте охотоведа — «не забыть бы кого» — помечены точки в тайге, где ждут нас охотники.

Вот один из них. Из-за боязни, что винтовым ветром унесет поклажу, он ложится на кучу мешков и свертков, обхватив все руками. Опять собака, лыжи, ящики и мешки летят в открытые двери. Сам охотник в шинельного сукна куртке одичавшими глазами оглядывает всех, словно не верит, что снова среди людей. «Ребята, дайте я вас всех обниму!» Хлопанье по спине, соленые шутки, угощение табаком. Четыре месяца — довольно для человека, чтобы остро затосковать по дому, по человеческому голосу…

Еще один в серой суконной куртке. Великан. Сплоховал с укладкой вещей. Легкий мешок, возможно, как раз с соболиными шкурками, стремительная поземка понесла, понесла… Остановился мешок у кромки кустов. Больно видеть: охотник не идет, а плывет, утопая по самые плечи в снегу, к унесенной поклаже. Мы ничем не можем ему помочь, не можем уменьшить ветер — вертолет висит над снежной подушкой.

«Бывает. Не в первый раз», — успокаивает всех охотовед. И правда, все образовалось. Великан швыряет в машину злополучный мешок, подсаживает собак и следом за ними ставит сколоченный из тонких кедровых плах ящик. «Угадайте — что?» Открывает крышку. В ящике семь черно-белых толстых щенят. «Вика и Карабас нагуляли!»

Без приключений, точно по графику опустились в тринадцати таежных точках. Вертолет забит грузом от пола до потолка. Тесно так, что последние двадцать минут полета я стою на одной ноге.

— Вот и опустела тайга, — говорит задумчиво Ерофей, глядя на плывущие вдоль Абакана заснеженные ельники. Но спохватывается. — Как же опустела, не опустела… Не договаривает, знает: я вполне понимаю, что он хочет сказать.

Мы улетаем, Агафья вышла нас провожать.

* * *

Р. S. Этот «отчет» был уже подготовлен к печати, когда пришло опубликованное газетами сообщение. «Агафья Лыкова подала сигнал SOS…» Далее говорилось о ее болезнях и о том, что вертолет из-за дороговизны лететь не может. Я подумал: случилось то, что должно было случиться. Но по какой причине Агафья «дернула за веревочку»? Что-то серьезное или дитя тайги, не ведая о наших житейских трудностях, без крайней нужды потянулось к сигналу. Обеспокоенный, я позвонил в Абакан Николаю Николаевичу Савушкину. Он ответил через два часа: «В абаканском порту сказали: «Никакого сигнала бедствия по спутниковой связи не проходило». Остается только гадать, где зародилась тревожная весть и имеет ли к ней отношение Агафья.

 _{Фото автора. 13 февраля 1993 г.}

Не все мороза боятся

(Окно в природу)

Приметой морозного тихого дня много лет служит для меня ворона. На нашем дворе есть у птицы любимое место для созерцанья окрестностей. И если ворона сидит пухлым шаром, значит, неветрено и морозно. Так же, присмотритесь, защищают себя от мороза и воробьи, сороки, синицы, снегири, совы. Воздух — лучший после вакуума теплоизолятор, и природа это учла, — звериный мех и птичьи перья, если их распушить, образуют «футляр» из воздуха. Таким же способом когда-то согревался и человек-«гусиная кожа» и вставание дыбом на ней волосков на это указывает.

В разных местах Земли разность тепла и холода очень большая. В Антарктиде морозы за 70 — обычное дело. Рекорд африканской жары — 58 градусов в тени. При таких температурах лишь человек, создавая вокруг себя искусственную среду, способен выжить. В последние годы, правда, выяснилось: в абсолютно безжизненных на первый взгляд антарктических снегах обитает более сорока мелких животных, главным образом насекомые.

Как-то мы рассуждали о том, как животные, приспосабливаясь к экстремальным для них условиям, прячутся от жары и от холода в норы, в снег, забираются (в пустынях) охладиться на ветки растений, при морозе сбиваются в плотные группы в дуплах. Сегодня расскажем о физиологических приспособлениях переносить крайние температуры. Одна из них: «отключиться» от жизни — впасть в спячку, когда все процессы в организме до крайности замедляются, почти замирают (ежик, сурок, змеи, черепахи, некоторые рыбы, многие насекомые).

Но можно с морозом и побороться. (Спасаться от холода легче, чем от жары.) Один способ — укутаться жиром (киты, тюлени), другой — иметь хорошую шубу (волк, лиса, росомаха, заяц, песец, соболь, северные олени, выдра, бобры, каланы). Но если условия изменяются, что делать с жировым «одеялом» киту, что делать песцу, отрастившему мех вблизи Оймякона, где зимой 70 холода, а летом 30 жары? Природа находит выход. Животные к лету линяют — сбрасывают зимнюю шубу, а к холодам она вновь отрастает, да еще и становится нужного цвета (зайцы, песцы, горностаи). А киты, вырабатывая много тепла при движении, от перегрева не погибают — начинает работать целый каскад приспособлений, отводящих тепло.

Много приспособлений и для сбереженья тепла: лапы у тундряной куропатки и полярной совы покрыты перьями; у белых медведей мех растет даже на тыльной стороне лап; гусеница, которую иногда видишь на мартовском снежном поле, — черная (легче согреться на солнце); лягушачья икра представляет собою прозрачный шарик, фокусирующий солнечные лучи на зародыше; бабочка тонко регулирует поступление к тельцу тепла, раскрывая или соединяя крылья на солнце. Того, что мы достигаем надеваньем перчаток или снятием с головы шапки, животные добиваются веками отлаженными приспособлениями своего организма.