– Ничего нового. Внешне Вилли производит большое впечатление, но он невнимателен и небрежен к другим людям, а чуткость – одно из главных качеств джентльмена.

– Мне он теперь кажется особенно напыщенным и самодовольным!

– Ирен, ты, как всегда, читаешь мои мысли! Вильгельм фон Ормштейн, конечно, могущественная личность, тут он не изменился. Но теперь я знаю, что за человек скрывается под монаршим обличьем. Он обращался подло не только с тобой…

– Правда? – Мои слова воодушевили Ирен.

– Он безразлично относится и к бедняжке королеве, – продолжала я, – а она настолько лишена воображения, что не понимает, почему он пренебрегает ею…

– Вот именно, Нелл! – кивнула Ирен.

– Меня он вообще никогда не замечал, словно я предмет мебели, и вчера вечером было точно так же. Он совершенно не изменился.

– Ты так считаешь?

– А ты разве нет?

– Да, я согласна. Однако он не узнал меня – вот что странно.

– Ирен! Но как же он мог тебя узнать? Ведь ты пустила в ход все свои театральные уловки, специально чтобы он ни о чем не догадался. И тебе удалось его обмануть. Так почему же ты теперь расстроена?

– Я не расстроена, Нелл, – возразила мне подруга. – Я заинтригована. Не важно, как я изменила свою внешность и во что была одета; Вильгельм фон Ормштейн должен был узнать меня, если, конечно, в нем еще осталось хоть что-то человеческое.

– Дорогая Ирен! Я не сомневаюсь ни в твоем умении маскироваться, ни в том, что ты произвела впечатление на короля Богемии и, по правде говоря, на всех мужчин на приеме. Тебе отлично удается и то и другое. Но с чего бы королю тебя помнить спустя почти два года, ведь теперь он женат. К тому же ты разоделась, как испанская танцовщица.

– Испанская танцовщица? Нелл, ты обижаешь меня.

– Прости, Ирен, временами ты можешь быть неуловимой и незаметной, но волосы цвета вороного крыла слишком бросаются в глаза.

Моя подруга шутливо надула губки и горделиво погладила свои блестящие локоны:

– По крайней мере, Годфри новый облик очень даже нравится.

Я вздохнула:

– Может быть, Годфри и образец совершенства, но, думаю, он все же типичный представитель своего пола. Когда он увидел тебя в совершенно другом образе, его тяга к разнообразию была удовлетворена без угрозы для брака.

– Какое глубокое наблюдение, Нелл, – ухмыльнулась Ирен. – Ты отлично разбираешься в житейских проблемах. Как хорошо, что я утащила тебя из гадкого Парижа в этот старый скучный город!

– Он старый, но не такой уж скучный, на мой вкус.

– Вы говорите о короле? – спросила Аллегра, подсаживаясь к нам на диван. – Мне он как раз показался совершенно, невыносимо скучным, хотя раньше я не встречала королей. И конечно, как вы правильно заметили, мисс Хаксли, он уже старый. Наверное, я слишком многого ожидала от встречи с августейшей особой.

Мы с Ирен уставились на Аллегру. Старый? Но ведь ему всего тридцать один год! Они с моей подругой ровесники! Судя по следующей реплике Ирен, она подумала о том же самом:

– Моя дорогая «сестренка», с годами ты поймешь, что возраст – понятие относительное. Король Богемии сейчас в самом расцвете сил.

– Возможно, – упрямо насупилась девушка. – Но он выглядит точно как старый, туго набитый диван.

– А какое впечатление на тебя произвела королева? – поинтересовалась я.

Аллегра скорчила гримасу:

– Она такая обычная! Я очень разочарована. Она показалась мне довольно милой, но совершенной размазней. А вот Ирен… в смысле миссис Нортон… была единственной царственной особой во дворце. А из мистера Нортона вышел бы настоящий король. Как жаль, что наше будущее зависит от того, кем были наши родители.

– Что за прелестное дитя! – воскликнула Ирен, расцеловав Аллегру на французский манер в обе щеки. Эта традиция всегда казалась мне неестественной. – У тебя безупречный вкус!

Ее веселье было таким заразительным, что мы расхохотались до слез.

– Но ты должна понимать, – продолжила Ирен, успокоившись и взяв Аллегру за руки, – что, вероятно, королева выглядит такой бледной и чопорной, потому что у нее серьезные неприятности. По правде говоря, это тайная причина, по которой мы приехали в Богемию. Так что не стоит судить о людях, не зная о них всей правды. Не забывай, что здесь королева наша госпожа, и мы не должны выносить ей слишком поспешный приговор.

– О, я прошу прощения! – сказала Аллегра виноватым тоном. Ее глаза наполнились слезами. – Как легко смеяться над тем, кто кажется более счастливым! Я и подумать не могла, что у королевы тайная скорбь на сердце. А мистер Нортон знает о ваших намерениях относительно королевы?

Ирен отрицательно покачала головой и приложила палец к губам:

– В некоторые тайны не стоит посвящать даже самых лучших мужчин. О беде Клотильды знаем только мы, и даже нам рассказывать было рискованно.

– О, как это печально! – воскликнула Аллегра, ломая руки. – Я не могла себе представить, что среди бриллиантов и яркого света может поселиться горе! Клянусь, я никому ничего не скажу, даже мистеру Нортону!

Ирен кивнула. Она была довольна. Аллегра узнала ровно столько, сколько было нужно, и ни словом больше, но и этого оказалось достаточно, чтобы произвести на нее впечатление. Несмотря на девичью импульсивность, она не станет делать преждевременные выводы или болтать лишнее. Бедный Годфри! Теперь его держат в неведении уже три женщины. Но это ради его же блага.

Ирен, как обычно, придумала дьявольски умный и простой способ добиться приема у королевы. Тем утром первым делом она написала записку, в которой попросила аудиенции.

– Но королева не знает, кто мы такие, – заметила я.

– Не знает, – согласилась Ирен, – однако у меня есть дар убеждения. Ты же помнишь, какое мастерское послание я оставила для короля и мистера Холмса в пустом сейфе в Сент-Джонс-Вуде?

– До единого слова, – призналась я, вспомнив высокий, скрипучий, но очень выразительный голос мистера Холмса. Каждое слово Ирен было проникнуто едким сарказмом, и когда сыщик зачитывал ее записку, казалось, будто он поливает короля кислотой. Я уверена, что Холмсу, как и мне, Вилли не нравился. Ума не приложу, каким образом столь разборчивая женщина, как Ирен, влюбилась в этого монарха. – Но все-таки я не понимаю, почему ты считаешь, что королева не откажет навязчивым незнакомцам.

– Я хорошо знаю Пражский замок, Нелл, – напомнила мне Ирен с печальной улыбкой. – Он огромный и старый; королева там совсем одна, и ей одиноко. В таком положении она будет рада любому вниманию.

– Бедняжка! – иронически заметила я.

Ответ пришел после обеда. Он был написан на плотной бумаге – очевидно, у королей так было принято. Нас всех приглашали завтра на чаепитие в Пражский замок.

– Но почему всех? – опешила я. – Ведь наша троица должна казаться очень разношерстной.

– Как раз наоборот! – Ирен ликовала. Она прошлась по комнате, держа в руках записку, как свидетельство своей победы, и обмахиваясь ею вместо веера. – Ты англичанка, я тоже англичанка – во всяком случае, в моей нынешней роли, – и Аллегра тоже англичанка. А соотечественники, оказавшись за границей, всегда держатся вместе.

– Но Аллегра из знатного рода, ты у нас леди Шерлок, а я простой секретарь!

– Ты секретарь представителя Ротшильдов. Это само по себе стоит… целого состояния. Половина королевских домов Европы до сих пор существует благодаря поддержке Ротшильдов, думаю, даже Саксен-Менинген.

– Ты хочешь сказать, Ирен, что жалкая роль секретаря делает меня значимой персоной?

– Боюсь, что да, – удрученно сказала она.

– Просто не верится!

– Дражайшая мисс Хаксли, – подошла ко мне Аллегра, – вы всегда значимы, какую бы роль ни играли. Я отлично помню это еще с тех пор, когда вы были моей гувернанткой.

На мою беду, слово «дражайшая» напомнило мне о дяде Аллегры Квентине Стенхоупе. Я почувствовала, что вот-вот разрыдаюсь, и больше никаких возражений против тщеславного плана Ирен не высказывала.