- Поведете восемнадцать «илов», - инструктировал нас Сапунов, - они сядут здесь завтра примерно в одиннадцать часов. Ваша радиоволна и позывной им переданы. Маршрут возьмете на КП у штурмана.
Здесь комендант сделал паузу, оглядел нас исподлобья:
- Предупреждаю, между Припятью и Неманом немцы [118] сильно шалят. Охотники. «Мессеры» и новые «фоккеры» с подвесными баками. Третьего дня сбили трех штурмовиков и посадили в болото лидера. Остальные сели кто куда. Скандал…
Сапунов говорил монотонным и, казалось, безразличным голосом, хотя опытный Лайков сразу уловил его настроение и беспокойство: лидирование будет не простым, как нам обещали в полку перед вылетом.
- «Дуглас» транспортный видел? - помолчав, спросил Сапунов.
- Видел.
- Следователь прилетел. Будет и у вас кишки мотать. Так что приготовьтесь.
- А нам-то за что?
- Для порядка, чтобы знали: лидировать - не семечки щелкать.
В это время приоткрылась дверь и в комнату просунулся наш механик Дусманов.
- Тебе чего? - спросил Сапунов, не поднимая глаз.
- Я к командиру.
- Значит, так, - заключил Сапунов, - быть в готовности. После посадки установить с штурмовиками порядок взаимодействия и доложить мне. Ясно?
- Ясно, товарищ подполковник.
В двери уже ломились истребители. А к нам тут же подскочил Дусманов и ошеломил сообщением:
- Товарищ командир, беда! Правая покрышка вышла из строя. Прокол рваный - не заклеить, да и не положено.
Вид у механика был растрепанный, растерянный. Он хорошо знал, чем заканчивается такая неисправность - сидеть теперь на приколе не одни сутки, ведь запасных частей в Шаталово для «Бостонов» нет.
- Напоролись-таки. Тьфу ты!… - выругался Лайков.
- Надо доложить коменданту, - посоветовал я.
- Доложить успеем. Сначала подумаем, как выйти из положения. Ты что предлагаешь?
Дусманов беспомощно развел руками. Я молчал. Что тут скажешь?
- Иди, Володя, к механикам, советуйся, ищи выход. Разбейся, а найди. Эх, чувствую, надолго мы засели на этом курорте, елки-моталки…
С испорченным настроением улеглись мы спать, не снимая комбинезонов, в унтах и шлемофонах - с перспективой коротать таким образом на птичьих правах не одну ночь.
Среди ночи Лайков вдруг спросил: [119]
- А как же штурмовики? Восемнадцать штук! Это же половина полка. А, штурман?…
- Почему же Сапунову не докладываешь?
Лайков как будто ожидал чего-то, надеясь на случай.
- А тут еще этот следователь, черт бы его побрал! Подумает, нарочно покрышку прокололи. Вполне может придраться, они это умеют…
Через некоторое время у него возникла уже друган мысль:
- Заметил, сколько начальников в наших куртках разгуливает?
Я понял, на что намекал Лайков. Дело в том, что американцы вместе с самолетами по ленд-лизу поставляли нам полные комплекты прекрасного мехового обмундирования для экипажей, но до нас оно, естественно, не доходило, оседая, как говорят, в верхних этажах власти.
- Не завидуй, наши комбинезоны не хуже, - попытался я успокоить командира.
- Да я не о том тревожусь! Как подумаешь, что сидеть в этой дыре не меньше недели… А ребята в полку уже воевать начнут…
Утром мы встали рано. По фронтовой привычке я глянул на небо. Сквозь редкие облака светились голубые просветы. Легкий морозец сковал землю. За окном стояла тишина раннего зимнего утра. Сейчас бы только летать! Я перевел взгляд на наш самолет, приткнувшийся к стоянке истребителей, и обомлел, не веря своим глазам: бомбардировщик стоял, как положено, уверенно опираясь на три колеса - без вчерашнего крена.
Мы с Лайковым одолели расстояние до стоянки в темпе заправских спринтеров.
- Товарищи командиры, - доложил радостный Дусманов, - неисправность устранена. Через полчаса можно взлетать.
- Где взял запаску?
- Бог послал, товарищ командир, - еще больше расплылся в улыбке механик.
- Не Дури, Владимир Ильич, говори серьезно.
Хитер и сметлив татарин Володя Дусманов. До полуночи он ломал голову, как помочь беде. Ноги сами принесли к поврежденному «Бостону». Походил вокруг самолета, как кот вокруг горячей каши, так ничего и не придумав: самолет лежал на фюзеляже с убранными шасси, без мощного крана его не поднимешь. Хотел было несолоно хлебавши топать к своей машине, как вдруг поймал себя на мысли, от [120] которой сразу стало жарко. Как же он, опытный механик, сразу не догадался! Разбудил друзей-механиков, стрелка-радиста, рассказал им задумку - у тех и сон пропал от идеи хитрого Дусманова. Раздобыли лопаты, подсвечивая фонариком, вырыли под правой мотогондолой аварийного само-{1}лета яму приличной глубины, вручную создали давление в гидросистеме и увидели, как легко стойка с исправным колесом вывалилась в яму и даже стала на замок. Хотели было крикнуть «ура», но Дусманов не дал:
- Тихо! Чего радоваться? Грабежом занимаемся, чужую машину раздеваем.
Ему возразили:
- Во-первых, не чужую, а родной 327-й дивизии, а во-вторых, самолет весь в дырках, его до винтика разбирать надо, так что колесо - пустяк!
Себя- то мы убедили, а вот как комендант к нашей инициативе отнесется, трудно было сказать. Но и здесь разум и логика взяли верх. Поначалу Сапунов, конечно, распалился:
- Вы что, с ума посходили?! Кто позволил? Что я следователю скажу?
- Дался вам этот следователь! Ему-то какое дело до колеса с аварийной машины, которую неизвестно, восстановят ли до конца войны? А потом, товарищ подполковник, стоит ли вам почти целый полк кормить, ожидая колесо для нашей машины. Не меньше ведь недели пройдет, а может, и больше.
Последний довод сразил коменданта.
- Ну, друзья-авантюристы, под вашу личную ответственность! - нашел он давно оправданный ход. - Я не разрешал. А яму зарыть, землю разровнять.
Штурмовики, которые должны прилететь в одиннадцать часов, пока молчали. Стрелок-радист Снегов сидел у радиостанции в самолете, прослушивая волну взаимодействия. Шло время. Мы пристроились на моторных чехлах под крылом «Бостона». Вверху над нами еще сильнее разлилась голубизна зимнего погожего неба, подернутого высокими перистыми облаками. У меня какое-то особое чувство к этим облакам. Они делают небо и выше и просторней. Своими тонкими нитями, едва заметными полосками и гребешками перистые облака создают необыкновенно глубокую загадочную перспективу. Глядя на них, особенно остро ощущаешь бесконечность и необъятную ширь небосвода, который с неизъяснимой силой влечет к себе, будоражит воображение, повергает в сладкую задумчивость. У меня всегда было желание [121] достигнуть перистых облаков, а когда это случалось, я видел тонкий невесомый слой туманных струй, быстро несущихся навстречу, и возникало ощущение волшебных и необыкновенно легких, как тюль, занавесей, открывающих путь в темное холодное небо, куда лететь уже не хотелось. Лайков вдруг вспомнил:
- Позывной в Бобриках не забыл?
- Позывной и волна записаны. Наши данные танкисты знают.
Речь шла о радиостанции танкового корпуса, данные которой перед вылетом в Шаталово нам дали штурман Белонучкин и начальник связи для переговоров на случай ухудшения погоды.
- Что-то тихо на аэродроме. Ты не находишь?
- Нахожу. Более того, посмотри налево, метеобогиня топает. Торопится, чую, неспроста.
К самолету подошла девушка-метеоролог. Как она была хороша! Румянец от бодрого морозца, свежесть и какая-то воздушная легкость так и струились от этого миловидного создания. Волнистые локоны, подобранные под шапку, открывали ее нежную шею, и мне невольно подумалось: каким образом это создание умудряется цвести среди мрачных развалин, неустроенности разрушенного аэродрома, когда под бомбами приходится месить грязь задубевшими солдатскими кирзачами, жевать отвратную пшенку-концентрат, переносить все тяготы и лишения войны наравне с мужчинами?…
Девушка- метеоролог скользнула взглядом по нашим заинтересованно-скептическим лицам и обратилась к Лайкову:
- Товарищ старший лейтенант, штормовое предупреждение. С запада идет глубокий циклон. Вага вылет откладывается до особого распоряжения. Вот «кольцовка».