3

Самые плохие мысли обычно приходят под покровом ночи. Голиаф несколько часов бесцельно слонялся по улицам. Отовсюду наплывали отвратительные запахи. На каждом углу он наталкивался на пьяных туристов. Сквозь зубы он проклинал себя за то, что в казино не сумел среагировать быстро. Он стыдился того, что позволил незнакомцу украсть у него Беатрис. Туристы разошлись по домам, на небе сиял только прозрачный серп луны — ничтожная светлая заплатка на черной ткани неба, а Голиаф все шел куда глаза глядят, терзаемый новой неутешительной мыслью. Он не понимал, почему из всех гостей на празднике Беатрис пошла танцевать именно с ним, неповоротливым увальнем с потеющими руками. Подозрение, что она сделала это из жалости, разъедало ему душу до тех пор, пока ночь не пошла на убыль. Он встретил рассвет за городом, сидя на большом камне. Жилет на нем был расстегнут, рукава рубашки закатаны, галстук развязан, а фрак Голиаф накинул на плечи. С первыми проблесками нового солнца исчезли все тени и развеялись сомнения. Благоухание раннего утра заставило Голиафа поверить в то, что он вызвал у Беатрис подлинный интерес, а не жалость. Тогда, приободренный, он поднялся и отправился на ее поиски.

Он прошел мимо старой бензоколонки, мимо домов, за которыми заканчивался поселок, и, повинуясь зову сердца, свернул на загородное шоссе, по обеим сторонам которого тянулись ряды тополей. Справа от Голиафа солнце, огромное и оранжевое, лениво вставало над зеленеющими плантациями хмеля. Становилось жарко. Голиаф снял фрак и перекинул его через руку. Так целый час он шел торопливым шагом, пока не попал в деревушку с мощеными улочками. Когда-то ее населяли крестьяне, а теперь захватили полчища туристов. Он вышел на главную улицу и остановился у дверей какого-то бара. Через стекло он увидел двух мужчин, которые спали, уронив голову на стол, уставленный бутылками и пустыми стаканами. Хозяин бара медленными круговыми движениями водил тряпкой по барной стойке. Голиаф открыл дверь и спросил у него, не знает ли тот, где остановилась семья отдыхающих с дочерью по имени Беатрис. Хозяин задумался на несколько мгновений, не забывая при этом протирать стол.

— Не знаю, как зовут их дочь, может быть, и Беатрис, но думаю, тебе нужен дом с зелеными наличниками рядом с фонтаном.

Голиаф быстро нашел двухэтажный каменный дом. Он набрал в ладонь горсть гальки и наудачу запустил в одно из окон на втором этаже. Через несколько мгновений окно открылось, и в нем появилась Беатрис, ослепительно красивая, еще не до конца пробудившаяся ото сна.

— Ты ушла с танцев! — крикнул Голиаф.

Беатрис приложила палец к губам и сделала знак, чтобы он говорил потише.

— Ты ушла с танцев, — повторил Голиаф, на этот раз шепотом.

— Моему отцу не нравится, когда я возвращаюсь домой поздно. Ты еще долго оставался?

— Нет. Слишком много народа. И потом, мне была нужна только ты.

Воцарилось молчание, долгое и многозначительное, как во время вчерашнего вальса.

— Ты знал, где я живу?

— Нет.

— А как же ты меня нашел?

— Неважно. Главное, что нашел.

Деревня еще была охвачена сном. Голиаф задумался и начал носком ботинка чертить линии на земле. Затем он поднял голову и спросил:

— У тебя завтра есть какие-нибудь дела?

— Нет. А что?

— Мы могли бы увидеться…

Ему показалось, что голос его дрогнул, тон получился заискивающим, а потому Беатрис уж точно ему откажет. Но Беатрис улыбнулась и не раздумывая ответила «да».

4

Четыре дня Голиаф и Беатрис были неразлучны и, подобно влюбленным подросткам, тщательно скрывали свое чувство от посторонних глаз. Каждое утро Голиаф тайком увозил Беатрис на грузовике своего отца. Он выбирал для свиданий самые живописные и уединенные места в округе: распятие у дороги, маленький каменный мост над ручьем, старую заброшенную церквушку. Потом они вместе отправлялись развозить сладости в глухие деревушки, потерявшиеся где-то далеко, за морями хмеля и люцерны, за вершинами древних и изрытых шахтами гор, за стремительными горными реками. Они прогуливались, держась за руки, по местам, которые их влюбленным глазам представлялись райскими, ели нежнейшие свежие пирожные, купались в тихих заводях, ласкали друг друга, смеялись, болтали без умолку. Голиаф рассказывал о парфюмерных экспериментах своей знакомой по имени Мария, о том, какую важную роль в его жизни играют запахи; Беатрис — о путешествиях, далеких странах, где она когда-нибудь побывает, о своей страсти к цирку, этому миру волшебства, в котором существуют укротители диких зверей, фокусники, клоуны и канатоходцы. На четвертый день они стали единым целым и поклялись друг другу, что никогда не расстанутся.

Они сидели в грузовике посреди поля, напротив заходящего солнца, целуясь и лаская друг друга. По мере того как темнело небо, ласки и поцелуи становились все более настойчивыми, более страстными, и Голиаф не стал медлить. Он посадил Беатрис себе на колени и раздел ее. Он гладил ее мягкие, округлые плечи, соски, бедра и живот; затем он прижался к ней и наполнился ее ароматом. На горизонте едва теплился красный уголек солнца, когда они перешли черту, и Голиаф заставил содрогаться самые сокровенные уголки ее тела. Она трепетала в его объятиях, извивалась и, тяжело дыша, шептала:

— Поклянись, что никогда меня не оставишь! Поклянись мне!

Голиаф клялся ей снова и снова, с каждым толчком, с каждым шагом, приближающим их к экстазу, пока не обрушился, взмокший и обессиленный, в пропасть ее аромата.

5

На следующий день было воскресенье, и хотя кондитерская была открыта до часу дня, Голиафу не нужно было развозить сладости. Он был в своей комнате и готовился идти с родителями в церковь. Неожиданно, первый раз в жизни, он показался себе привлекательным. Перед зеркалом он попытался отрепетировать взгляд соблазнителя, который был в ходу у киноактеров, и даже решил изобразить несколько поз культуристов, которые видел в журналах, продававшихся в киоске на площади. Телефонный звонок застал его врасплох, когда он, довольный собой, застегивал рубашку и тихонько посмеивался над причудами влюбленного мужчины. Отец зашел в комнату Голиафа и сообщил, что спрашивают его.

— Девушка, — добавил он и подмигнул.

Голиаф сразу перестал улыбаться. Он подбежал к телефону, и когда брал трубку, его сердце сжалось от тоски. Он был уверен — это Беатрис, и она сейчас скажет, что вчерашняя ночь была ошибкой и что им больше не стоит встречаться. Он вмиг пал духом и совсем растерялся, когда услышал в голосе Беатрис прежнюю неподдельную нежность.

— Мои родители узнали, что я уже несколько дней никуда не хожу с друзьями, и спросили, где я пропадаю. Я рассказала им о тебе. Они приглашают тебя на обед. Ты можешь прийти сегодня?

— Да, конечно, приду обязательно, — ответил Голиаф. — Кстати, как ты узнала номер моего телефона?

— Неважно, — засмеялась она. — Главное, что узнала, разве не так?

Голиаф объяснил родителям, что его друзья устраивают праздник в соседнем селе. После службы он с ними распрощался и направился к дому Беатрис на грузовике отца. Ярко сияло летнее солнце, а небо было усеяно мелкими белыми барашками. Тополя по краям шоссе качались от легкого ветерка и, казалось, приветствовали Голиафа. Он припарковал грузовик в поле, не доезжая до деревни, и зашагал по главной улице. Рядом с дверью дома, где проживала семья Беатрис, не было звонка, только железная ручка, покрашенная в зеленый цвет. Голиаф постучал три раза, торопливо и негромко. Ему открыла служанка в синей форме с белым чепчиком и белым фартуком.

— Кого вам угодно? — спросила она вежливо, но не особенно дружелюбно, разглядывая гостя-исполина.

— Я Голиаф. Меня ждут к обеду.

— A-а. Вы друг сеньориты, — заключила она, впрочем, без особого интереса к его персоне, и пригласила войти. Она провела его через коридор, увешанный картинами в толстых золоченых рамах и застекленными полками со старинными пистолетами, так что в нем почти не оставалось места для прохода.