«Перевалило за полночь. Скоро начнет светать. Если утренняя заря застанет отряд в поле, немцы нас обнаружат. А до Трубежа еще шагать и шагать», — возвращался Мажирин к одной и той же мысли.

Комиссар тоже поглядывает на часы и тихо роняет:

— Слишком затянулся бой в Дивичках, и причина одна…

Коновалов не договаривает, но Мажирин понимает его с полуслова. Разве легко бросаться на пулеметную точку и знать: если ужалит тебя пуля — все, уже не вырваться из вражеского кольца на волю. Закон для окруженцев один: ранило — отползай, покидай поле боя, может быть, найдутся добрые люди, укроют от немцев… Сколько беззаветно храбрых воинов осталось в Дивичках!.. Живы ли они, как сложится их судьба? На этот вопрос Мажирин не мог найти ответа.

А в хлебах бесшумно скользят боевые дозоры. Всем пригодилась армейская выучка, у многих она пограничная. По тылам врага идут воины, привыкшие к большим и стремительным броскам. Два старых пограничника — комдив и комиссар — подают пример. Они шагают быстро, но тихо-тихо. Порой под ногами что-то испуганно метнется, взлетит задремавшая птица или юркнет в нору зазевавшийся зверек.

Комдив знает: справа, в селе Демьянцах, стоит сильный немецкий гарнизон. Слева, в Харьковцах, — тоже. Вот в Демьянцах взлетела зеленоватая мертвенно-бледная ракета и такая же — в Харьковцах.

«Неужели заметили?» — с этой мыслью Мажирин толкает в спину идущего впереди бойца. Условный сигнал моментально передается дальше. Он означает: остановись!

Над хлебами дрожит свет ракет. Немцы усиленно освещают местность.

«Стерегут… Все вражеские гарнизоны предупреждены о нашем прорыве», — подумал про себя Мажирин и прошептал:

— Павел, долго лежать нельзя. Надо уходить. До Трубежа еще далеко, а рассвет близится.

— Риск — благородное дело, — роняет Коновалов свою любимую поговорку.

Но высокие хлеба кончились, впереди — открытая местность.

— По-пластунски! — тихо подает команду Мажирин.

Прильнув к земле, курсанты ползут за комдивом. В невысокой траве они похожи на пловцов. Спасительным берегом кажется тень. Еще одно усилие — и можно будет слиться с ночным мраком, уйти за бугры.

Комдив слышит свист ракеты над головой. Он искоса смотрит на бойцов. Они еще плотней прильнули к земле, застыли.

Ракета рассыпается над отрядом. Зеленые искры сверкают звериными глазами. Мажирин сжался в комок. Сейчас ударит немецкий пулемет, и сталь патронной ленты крикнет вороном: «Кр-р… Кр-р…» И, впиваясь в землю, начнут сухим хворостом потрескивать вокруг разрывные пули.

Но немцы не заметили отряда. Когда вспыхнула ракета, ни один курсант не сделал перебежки и даже не пошевелился.

Благополучно перевалив за бугры, бойцы ускоренным маршем двинулись к Трубежу.

Небо на востоке чуть-чуть посветлело. В тучах появилось бледно-синеватое пятнышко, оно неудержимо ширилось, растекалось. Все понимали: последний стремительный бросок к лесам, болотам, и — свобода! Но рассвет… Впервые в жизни люди не радовались рассвету. Шагая вперед, они с опаской посматривали на пламенеющий горизонт.

В поле предутренней дымкой тумана затянуты только небольшие балки. Но ветер продувает низины, и спасительная дымка редеет, рассеивается.

Над буграми, увенчанными лиловыми коронами чертополоха, разливается заря. Красным, ярким пламенем вспыхивает восток. Всходит огромное степное солнце, а в балке курсанты валятся с ног от усталости.

— Пять минут, ребята, на перекур и на отдых. — Комдив, медленно поднимаясь на пригорок, в бинокль осматривает местность.

Нет, не видно лесной синевы… Но зато слева, на окраине села, чернеют пятнадцать стальных бугров.

— Ох ты, черт!..

— Что там такое? — Поравнявшись с комдивом, комиссар подносит к глазам бинокль.

Ему хорошо видно, как с дальнего бугра быстро спускается немецкий часовой. Вот он что-то крикнул и с разгону влетел в хату.

Комиссар на миг оглянулся. В отряде заметили немецкие танки.

Все пришло в движение. Курсанты поспешно принялись готовиться к обороне.

Но что может сделать с батальоном стальных машин курсантская рота без пушек, вооруженная считанными гранатами и патронами?! Комиссар смотрит по сторонам: поле, открытое поле. Занять оборону можно… Только долго ли продержишься?

— Что делать, Федор?

— Подожди, Павел… Сейчас что-нибудь придумаем… — Комдив бежит вперед и вперед, всматриваясь в местность.

Следом спешит комиссар.

— Вон три домика на отшибе… Давай, Федор, займем их…

Комдив не отвечает. Он бежит все дальше и дальше. Комиссар едва поспевает за ним.

— Федор, остановись! Пока не поздно, давай займем домики…

— Есть, Павел, выход. Мы спасены! Поднимайся сюда, быстрей! — кричит с бугра комдив.

Коновалов сначала с недоверием посматривает на Мажирина. «Где там спасенье!» Но потом одним прыжком взбирается на пригорок.

— Озеро, Федор, озеро! Нет, это не мираж…

А комдив машет рукой. Он зовет курсантскую роту. В низине в сизых камышовых зарослях на добрую тысячу метров тянется широкое, розовое от зари озеро. За ним, всего в каких-нибудь двух-трех километрах, сверкает узкой полоской Трубеж и до самого горизонта растекается синее пятно леса.

— За мной, ребята, вперед! — командует комдив и на ходу ободряет курсантов: — Сама природа пришла нам на выручку. Видите, какой топкий луг. Близко к озеру танки не подойдут.

А в селе немцы поспешно заводят моторы. Слышно, как нарастает гул. Фашистские танки разворачиваются, они принимают линейный боевой порядок. Черные приземистые машины с грозным рокотом ползут к озеру.

— Бегом! — звучит команда комдива.

Тяжело дышат курсанты. Под ногами зыбкая, болотистая почва. Приходится прыгать по кочкам. Липкая грязь попадает за голенища. Трудно вытащить сапог из топи. Но комдив доволен, он рад.

— Это то, что нам нужно, ребята, — повторяет Мажирин и, когда рота приближается к высоким камышовым зарослям, громко приказывает: — Занять круговую оборону. Первый взвод — справа, второй — слева, третий — с тыла и фронта. Пулеметы в центре. Открывать огонь по моей команде. По местам!

Он первым входит в прозрачную воду. Набегает волна. Ледяная влага проникает в сапоги, и ему приходится стиснуть зубы. От холода ноги сводит судорога. Но за спиной лязгают гусеницы. Мажирину становится жарко, когда над его головой пулеметные очереди срезают пушистые кисточки камышей.

Следом за комдивом цепью идут курсанты. Булькает вода, со дна поднимается ил. Кое-где у берега на волнах качаются одинокие белые лилии. Их сморщенные желто-серые круглые листья напоминают Мажирину лица зловещих утопленниц. Вода по колено, по пояс, по грудь.

Он чувствует топкое дно. Ему трудно передвигать ноги, но еще одно усилие — и можно дотянуться рукой до темно-коричневого островка, покрытого болотным мхом.

На шаткий островок приходится взбираться, как на льдину. Это гнилой камыш. Он много лет пролежал в озере, и время, спрессовав его, превратило в плавучие островки. И каждый островок — надежный плот. Он не тонет. На нем может удержаться отделение и даже станковый пулемет.

Немецкие танкисты обрушивают на камышовые заросли шквал огня. Бешеный обстрел нарастает. Патронов башенные стрелки не жалеют. Длинные пулеметные очереди — это своеобразный ультиматум: всех уничтожим, сдавайтесь!

Но пока обстрел не приносит никакого вреда. Мажирин видит: пули ложатся вдали от плавучих островков, они почти посреди озера поднимают брызги и пенят воду.

Притаились на топком берегу, залегли в звонких камышах, прильнули к жесткой болотной траве боевые дозоры.

Рыжкин, Синокип и Силкин следят за противником. По горло в воде приходится пробираться на КП связным. Немногословны устные донесения:

— Товарищ комдив, тридцать танков T-III обстреливают озеро.

— Товарищ комиссар, танки остановились в ста метрах от берега. Дальше они не пойдут, топь.

Связь с боевыми дозорами поддерживает адъютант комдива Коровкин. Он бродит по озеру, словно длинноногий аист. Хорошо великану — в самых глубоких местах вода ему по пояс. Да вот только одна беда: пулеметным очередям чаще кланяться надо. И уже адъютант без нарядной фуражки. То ли потерял в камышах, то ли пуля сбила.