Рэй

Винс глядит вверх на обелиск, настороженный, точно опасается какого-то подвоха с его стороны и решил не спускать с него глаз, точно рад, что может не смотреть на меня. В первый раз нам удалось отделиться от Вика и Ленни. Солнце и красивая панорама у нас за спиной. Он засунул руки в карманы, на левом запястье болтается пакет. Носить его, наверно, не так уж легко, пластиковые ручки врезались в кожу, но Винса это явно не волнует. Он словно не хочет расставаться с ним.

...и могилой кому стала морская пучина.

Он глядит снизу вверх на обелиск, а я — снизу вверх на него.

Не очень-то ловко, когда столько лет за плечами, а росту не набрал. Но и обелиск, похоже, на Винса давит, потому что, хоть он и не поворачивается ко мне, я вижу его лицо — оно как у мальчишки, слегка оробевшего перед взрослым.

Примерно так же он держался тогда, когда хотел купить у меня двор и не знал, как я на это посмотрю. Все дядя Рэй да дядя Рэй.

Он щурится на белый камень — очки-то забыл. А галстук лучше бы ему надеть другой.

— Я вот думаю, Рэйси, — говорит он.

— Думаешь? — спрашиваю. — О чем?

— Джек не говорил тебе ничего насчет денег? — говорит он. — В смысле, когда был уже... Он ни о чем таком не упоминал?

По углам обелиска четыре каменных льва — они припали к земле, как перед прыжком.

— Это насчет каких денег? — говорю я.

— Да неважно, — говорит он, переминаясь с ноги на ногу. Голова у него поднята, смотрит прямо, но вид такой, как будто он чего-то просит. — Ну, скажем, насчет тысячи фунтов?

РипонСандаунТерск.

— Нет, — отвечаю, — ни о какой тысяче он не говорил. Он смотрит на меня — точнее, бросает украдкой один взгляд, потом снова отводит глаза. Солнце прячется за облаками, и белый камень тускнеет, ветер холодит нам шеи.

— Но ведь нам теперь заботиться об Эми, правда? — говорит он, словно стал главой семьи. — Чтобы у нее все было хорошо.

Винс

Я тогда был вряд ли выше того самого буфета. Никто не поверил бы, что через несколько лет Эми будет смотреть на меня снизу вверх.

Она сказала, что их сфотографировали, когда он был в армии, во время войны. Они сидят вдвоем на верблюде и смеются, Рэй впереди, Джек за ним. А было еще фото с одним Джеком — рубашка расстегнута, грудь голая, в зубах сигарета. Но я ей не поверил — не мог понять, при чем тут армия, если человек сидит на верблюде и смеется. И на другом снимке он тоже улыбался.

Я подумал: это не мой папка, не мой папка смеется.

И сказал ей: «Не похож он на солдата». А она ответила: «Потому я и люблю эту фотографию». И больше ничего не объяснила.

Она сказала, что это было в пустыне — они были в пустыне, и дядя Ленни тоже. Еще до того, как я родился.

Бананы у нас в вазе от дяди Ленни.

Чтобы пойти в армию, надо вырасти, вот как мне говорили. И еще была куча вещей, для которых надо сначала вырасти, как будто, пока не вырастешь, ты и умереть не можешь. А это неправда. Но армия и смерть были связаны — ведь чтобы умереть, надо быть храбрым, а солдаты храбрые.

Но теперь-то я знаю: чтобы стать солдатом, необязательно быть храбрым, а чтобы стать храбрым, необязательно быть солдатом.

«Эми, можно я возьму эту фотографию? Ненадолго».

«Конечно можно, Винс. Оставь ее себе».

Солнце бьет ему в лицо, и он смотрит прямо на тебя, веселый, еще живой, точно знает, что ты не знаешь, кто он на самом деле. Смотрит на тебя из этой латунной рамочки, будто знает, что он в другом мире и глядит оттуда на наш. На нем шорты, расстегнутая рубашка навыпуск, на голове косо сидит армейская каска — так, словно он только ради смеха ее нацепил, — а вокруг одни пески. Он не похож на солдата, даже на взрослого не похож. Ни дать ни взять мальчишка на пляже.

Ленни

И если бы Эми была тут, она, наверно, держала бы нас в узде, не допустила бы никакой ерунды, мы все вели бы себя как положено. Что было бы кстати. А так мне не верится, что все пройдет гладко. Четыре дурака с коробкой.

Они уже выходят из-за башни и возвращаются — молча, как будто успели поговорить и теперь думают. Бугор и малыш Рэйси, как Джек со Счастливчиком. Стоит чуток прикрыть глаза, и можно спутать эту пару с той. Правильно говорят, что противоположности сходятся. Когда я смотрел на Джека и Рэя вместе, мне всегда казалось, что Рэй — это какая-то безделушка, которую Джек выудил из-за пазухи, его маленький талисман. Познакомьтесь: мой друг Счастливчик.

Но Рэйси не так прост, как можно подумать. Только решишь, что от него и ждать нечего, — тут-то он и выкинет что-нибудь этакое, прямо диву даешься. Как будто он прячется за своим малым ростом.

Вик все читает свои списки. Сколько времени мы ему дадим? Ей-богу, Джек никогда не догадался бы, что по дороге в Маргейт ему придется заглянуть в гости к Военно-морскому флоту. А Вик смелый парень — надо же, затащить нас сюда смотреть на все эти имена, когда мы выполняем просьбу Джека. Это все равно что сказать: да ладно вам, Джек обождет. Но я на него зла не держу, на Вика серчать нечего. Потому что долг есть долг.

Четем

Снова выходит солнце, и от обелиска падает на лужайку длинная тонкая тень — она протянулась к полукруглой стене, и теперь мы как будто бы стоим на циферблате солнечных часов. В другое время года, когда солнце низкое, эта тень, должно быть, ползет сначала вдоль первого ряда имен, а после с каждым днем спускается к следующему.

Мы тронулись в обратный путь — шагаем к голубым воротам. Ленни все еще маячит около них, точно это он пустил нас сюда и теперь ждет, чтобы запереть их снова. Пожалуйте фунтик за беспокойство, господа хорошие. Вик закончил, он уже в кепке, но впечатление все равно такое, что это Винси отдал команду: время вышло, пора в машину. Мы проходим в ворота — не все скопом, с разговорами, а гуськом, молча. Словно только что посмотрели кино и никто еще не готов выдать свеженькое мнение об увиденном. Винси идет первым, я замыкающим.

Мы пересекаем открытую верхушку холма. Солнце, панорама и ветер — все нам в лицо. Больше никого поблизости нет, и слышно только, как шаркают наши ноги да тяжело, с сипом дышит Ленни. Там, где тропинка начинает спускаться к деревьям, Винс вдруг останавливается как вкопанный, и все мы сбиваемся в кучу за его спиной, точно он поднял руку. Наши лица блестят на солнце. Он делает шаг в сторону, на траву. И говорит:

— Вы идите, я догоню. Внизу догоню, не ждите.

Мы не обязаны его слушаться, нам не нужны его распоряжения, но догнать нас ему и правда ничего не стоит. Если судить по дороге туда. Так что мы проходим вперед, один за другим, с небольшими интервалами, и я, последний, оглядываюсь через плечо на Винса. Он шагает по траве, не жалея своего шикарного костюма и туфель, а потом останавливается у обрыва и глядит на панораму, как Вик на списки погибших.

Я мешкаю, другие уходят дальше. Может быть, того-то ему и надо. Может быть, он дает мне еще одну возможность. Но он просто стоит там с пакетом в руках и смотрит вдаль, как один из тех каменных матросов.

Солнце снова прячется за кромкой облака, но тут же выглядывает обратно. Мне и самому жалко уходить — вид отсюда красивый, — но я все-таки поворачиваюсь и иду вслед за остальными. Скоро вокруг вырастают деревья, и панорама скрывается за ними. В лесу довольно зябко.

Мы собираемся у машины, но не можем попасть внутрь: ключи-то у Винса, так что мы бродим по стоянке не разговаривая, только изредка обмениваясь взглядами. Ленни смотрит на часы. У Вика такое лицо, точно он считает себя здорово виноватым, но за что его ругать, решили так решили. Нельзя же было сказать ему: не пойдем к мемориалу, раз это лишние хлопоты, раз он на холме, плюнь ты на эту затею.

И сейчас не он нас задерживает.