Мы глядим друг на друга, но не двигаемся, хотя всем ясно, что выбора у нас нет.

Первым поднимается Вик, потом я.

— Мудила, — сквозь зубы говорит Ленни, не вставая с места.

— Не суди, — говорит Вик.

Вдруг мы замечаем полиэтиленовый пакет, «Рочестерские деликатесы», — он лежит на стуле, и тут лицо Ленни сразу оживляется, в его глазах вспыхивают искорки. Он хватает пакет и свой плащ. И первым спешит к выходу, но около двери на секунду задерживается, точно у него мелькнула мысль, что Винс может неожиданно вернуться обратно. Потом он толкает дверь, и мы следуем за ним.

Винс идет к машине той же дорогой, какой мы пришли. Главная улица словно картинка из буклета. Он не глядит назад, но решительности у него, похоже, поубавилось. Мы почти бежим за ним, Ленни торопится вперед с пакетом.

— Эй, Бугор!

Винс не оборачивается, а только ускоряет шаг, и его плечи слегка горбятся.

— Эй, Бугор! — Ленни скачет вдогонку с такой скоростью, какой от него трудно было ожидать. — Ты забыл кой-чего, слышь! Забыл кой-чего!

И тут плечи Винса опускаются так же быстро, как вздернулись вверх, и хотя он не замедляет шага, кажется, что он больше не продвигается вперед, как будто его держит привязанная к ноге веревка. Он не глядит назад, точно у него заело шею. Потом Ленни догоняет его, и он медленно поворачивает голову, словно кто-то силой делает это вместо него.

— На-ка, держи! Кофе забыл. Ты вроде решил без нас обойтись, но без этого ты в Маргейте дурак дураком будешь.

Рэй

«Кабы не мой приятель, этот вот самый Счастливчик», — говорит он.

Сегодня дежурит темноволосая сестричка, та, что посимпатичней, — сестра Келли. Пришла сменить капельницу. Она держит банку с глюкозой, точно собирается бросить ее, как мяч. На, лови. Глаза у нее блестят особым блеском — видно, что при случае за словом в карман не полезет.

Он снова натягивает пижаму на плечо: показывал ей старый шрам. И говорит: «Я ведь еще толком не познакомил тебя с моим приятелем, Счастливчиком?»

Она стреляет в меня улыбкой.

«Счастливчик — это мы его так зовем, но вообще-то его имя Рэй. Рэй Джонсон».

«Привет, Рэй, — говорит она. — Привет, Счастливчик. Я вас уже тут видела».

«Слыхал, Рэйси? А это Джой. Джой Келли».

Как будто мы пришли к нему домой, в гости.

«И по имени Джой, и по характеру тоже». [11]

Она улыбается, точно слышит это в первый раз, а не в сотый.

«Мы с Рэйси скорешились, когда твоя мамка еще под стол пешком ходила. Воевали в пустыне с Роммелем. Этот вот Счастливчик мне жизнь спасал, и не однажды».

«Врет он, — говорю я. — Наоборот».

«Я ему жизнью обязан», — говорит он.

Она тянется вверх, чтобы поменять банку на капельнице.

«Мы зовем его Счастливчиком, потому что он приносит удачу, а если захочешь побиться об заклад, спроси у него совета — не пожалеешь».

Она ставит новую банку.

«Вот мы, например, с Рэйси поспорили, что на тебе надето — чулки или колготки».

Она помалкивает, возится с капельницей. Потом отвечает: «Так я и сказала».

«А говорить и не обязательно».

«Как вам подушки? Поправить?»

Она снова наклоняется над ним, и он говорит: «К тебе, поди, пристают тут, в больнице», точно сам только что вовсе не тем занимался.

«Любая девушка знает, кого ей бояться, а кого нет», — говорит она.

«Уж мне-то, понятно, никого не напугать. — Он поднимает руку с прикрепленными к ней трубками, словно сдается. — Но Рэйси — это не мне чета. Рекомендую. Он везучий. И холостой, не то что я. — Он снова поднимает руку. — И имена ваши друг дружке подходят. Рэй и Джой».

Она выпрямляется.

«Ты не смотри, что он маленький...»

«Сделали что надо? — говорит она. — Я заберу».

Это стеклянная утка с его мочой. Темной, кровавой.

«Видишь, Рэй. Только мочу и забирает, а больше ничего».

«Счастливо», — говорит она, уходя. И улыбается мне напоследок, вместе с кивком.

«По-моему, дело выгорит, Рэйси, — говорит он. — Ты ей приглянулся. Слушай меня, и будешь с женушкой».

Четем

— Хоть предупредил бы, что в гору лезть, — пыхтя говорит Ленни.

И правда, Вику стоило предупредить нас хотя бы о том, что он не знает, где этот мемориал. Когда мы останавливались и спрашивали, нам отвечали: да вон, на холме, видите, вы его не пропустите, мемориал в честь погибших моряков, белый обелиск. Он торчит там, как маяк, с зеленым шаром вместо фонаря на верхушке — хороший ориентир. Только никто не говорил, как туда проехать, а указателей не было. Такой вот странный мемориал, куда никто не помнит дороги.

Так что мы колесили по всему городу и по докам в придачу — холм был посередине, — и Винс уже стал приближаться к точке кипения, тем более что он и раньше был на взводе, из-за Ленни. Однако с Виком он всегда старается быть повежливей, проявлять максимум терпения — вроде как компенсирует этим свою раздражительность с Ленни. Ленни говорит Вику: «Тебя что, во флоте навигации не учили?» А Вик сидит впереди — он снова туда сел, потому что это ведь была его идея, целиком его, — с таким видом, точно жалеет, что вообще открывал рот. Но я думаю, даже это льет воду на его мельницу: это могла быть обманная тактика, чтобы Винс и Ленни на нем разрядились. Хотя Винс уже здорово накалился — плюнь, и зашипит. Я думаю, Вик жертвует собой, это для него роль подходящая, ну а кроме того, среди имен, выбитых там наверху, могут оказаться имена его старых товарищей, которые тоже пожертвовали собой тогда, давным-давно, и про них забывать негоже. Нам бы только туда добраться.

Наконец мы находим автостоянку, на полпути к вершине холма, как раз по другую сторону городской ратуши. Но хотя до ратуши отсюда рукой подать, Четем тут словно кончается и начинается дикая природа. Как будто город — это всего лишь временный лагерь. А тут уже только сплошной низкорослый лес с грязной тропинкой, бегущей наверх, к мемориалу — его-то, правда, не видно за этими зарослями, и ни стрелок, ничего. И единственная польза от этого леса, куда порядочного человека вряд ли зачем-нибудь понесет, в том, что мы с Ленни можем справить нужду — а это, после всего выпитого пива и кружения по Четему в возбужденном виде, нам просто необходимо. Поэтому, едва отойдя от стоянки, мы покидаем тропу, чтобы воспользоваться случаем.

— Хоть предупредил бы, что в гору лезть, — говорит он, пыхтя и отливая одновременно. — Ну ладно, мы взялись прокатить Джека, но что сегодня еще и День памяти, это я не знал.

— Вику-то как раз удобно, — говорю я. — А вот нам с тобой помянуть наших небось посложней было бы.

— Это еще как сказать, — говорит он.

Он совсем запыхался, хотя мы не так уж много прошли. Лицо у него как клубничный джем. Вик опередил нас, он решительно шагает вперед сам по себе — видно, твердо собрался сделать все как положено. Оглянувшись, он видит нас с Ленни, делающих свое дело около тропы, и я не думаю, что эта картина его радует. У виски, конечно, есть свои плюсы. Он снова отворачивается и чешет вперед, хотя и ему приходится тяжеловато, а Винс убежал совсем далеко: похоже, обиделся на нас всех и даже назад не смотрит, словно он главный на марше и не собирается ждать толпу раненых, ему надо поскорей одолеть высоту и двигаться дальше.

Пакет «Рочестерские деликатесы» и сейчас у него, но кофе он оттуда вынул.

На деревьях уже бутоны. Солнце пробивается сквозь ветки.

— Плавали — знаем, — бормочет Ленни. — Моряк с печки бряк.

Мы идем по тропе, а склон становится все круче. Уже видно, где кончается лес и начинается просто высокая трава, бледная и жухлая, с редкими кустами, дрожащими на ветру. Никаким мемориалом и не пахнет. Мы видим, как Винс останавливается и озирается, руки в боки, точно турист на смотровой площадке. Его пальто хлопает на ветру. Вик догоняет Винса. Тот что-то говорит ему, хотя слов мы не слышим. Потом смотрит вниз, на нас, как будто ему приятно видеть наши мучения.