— Вот какое дело, Сергей Сергеевич, — сказал Вырубов, зайдя к Преображенскому в кабинет. — Вам не кажется, что наше учреждение существует только для того, чтобы как-то занять людей? Вам не кажется, что мы все занимаемся пустым и ненужным делом?

— Лично мне так не кажется, — ответил Преображенский с тем металлическим выражением, перед которым трепещут даже милиционеры. — А вам кажется?

— Мне, знаете ли, кажется. К сожалению, у нас уже давно укоренился тот предрассудок, что любое занятие, за которое платят деньги, важно и необходимо. Это не так. Среди оплачиваемых занятий очень много таких, какие правильнее было бы назвать препровождением времени. На мой взгляд, к ним относится и научная организация делопроизводства. Следовательно, если мы с вами честные люди и болеем за нашу социалистическую экономику, то давайте подыщем какое-то настоящее, невыдуманное дело. Если угодно, я представлю по этому поводу служебную записку…

— Не надо никакой служебной записки, — перебил Вырубова директор Преображенский. — А вы вот что: подайте-ка мне заявление об уходе. Я не могу держать работника, дискредитирующего дело государственной важности, которым занята целая организация образованных и, в общем-то, неглупых людей. Одним словом, заявление на стол, и всяческих вам успехов.

— Прямо сейчас? — равнодушным голосом спросил Вырубов.

— Прямо сейчас, — ответил Преображенский.

Вернувшись к себе в отдел, Вырубов написал заявление об уходе и, прежде чем отнести его директорской секретарше, помахал бумажкой в воздухе и сказал:

— Все, ребята, ухожу по собственному желанию. Разваливайте бухгалтерское дело самостоятельно.

Поскольку никто не ожидал, что это случится так скоро, отдел, пожалуй, даже несколько огорчился. Наступила неприятная пауза, и, чтобы ее нарушить, Нелюбович, неплохой вообще человек, предложил организовать в честь Вырубова «отвальную», то есть пирушку, какие устраиваются у нас но случаю расставаний. Немедленно сделалась складчина, пожилую женщину, которая занималась входящими и исходящими, спровадили в магазин, и уже через час весь отдел, запершись в своем помещении, с веселыми прибаутками пил «Петровскую» водку, закусывая ее «Любительской» колбасой. На прощание Вырубов сказал тост о том, что во всех случаях жизни нужно оставаться порядочным человеком, то есть таким человеком, который имеет справедливые убеждения и живет в скрупулезном соответствии с этими убеждениями, на что Лежатников возразил:

— Нет, Вырубов, ты все-таки сумасшедший.

На другой день, рано утром, Вырубов выпил четыре кружки воды, подкрашенной малиновым вареньем, и признался жене, что накануне его попросили уйти с работы. Затем Вырубов поведал, как он думает дальше жить: пока суть да дело, он устроится ночным сторожем, а все свободное время будет заниматься домашним хозяйством, к которому он давно питает расположение; и так до тех пор, покуда он не подыщет себе работу, ориентированную на непосредственные гуманистические результаты. Понятное дело, жена снова отправилась плакать в ванную.

Впоследствии она все-таки нашла в себе силы восстать против вырубовского намерения сделаться ночным сторожем и объявила, что никогда не допустит такого позора, что либо ее супруг, пусть даже потенциально, останется работником умственного труда, либо она утопится в Яузе, которая, слава богу, протекает неподалеку. Что касается склонности Вырубова к домашней работе, то на первых порах она ничего не имела против.

Вырубов сроду не приготовил ни одного блюда, никогда не стирал, не гладил, не прибирался, и все-таки домашняя работа пошла у него на удивление хорошо. В короткий срок он навострился готовить, и время от времени даже баловал семью такими деликатесами, как луковый суп, котлеты «де-воляй» и яичница по-сицилийски, то есть с помидорами, перцем и чесноком. Но, пожалуй, главное его достижение на хозяйственном поприще заключалось в том, что он почти вдвое сократил продовольственные расходы. Жена на него изумлялась. А впрочем, все это ей было не по душе и в конце концов она сделала Вырубову нахлобучку.

— Прямо ты как баба, — сказала она однажды и насторожилась в ожидании какой-нибудь нездоровой реакции, но Вырубов был спокоен. — В кармане у тебя вечно авоська, от плиты тебя не оторвешь — прямо соседей стыдно!.. И вообще: шел бы ты работать, а то я, честное слово, больше с тобой не лягу, потому что мне противно ложиться с бабой.

Вырубов поежился от тяжелого и даже отчасти гадливого чувства, которое навеяли ему эти слова. Прежде он изо всех сил старался не замечать того, так сказать, обширного пространства, которое отделяло его от жены, поскольку разрыв был по многим соображениям невозможен, но теперь оно вдруг увиделось ему так явно, что он спросил себя: «А почему бы и нет?..»

Вслух же он сказал:

— Соседей тебе нечего стыдиться, я не вор и не алкоголик — это первое. Во-вторых, почему бы мне не заниматься домашней работой, если она получается у меня лучше, чем у тебя? В-третьих, я уже подыскал себе правильную работу, за которую, правда, копейки платят, по на которую я поступлю, даже если ты побежишь топиться. В-четвертых: тебе не кажется, что гораздо рентабельнее было бы мне заниматься домашним хозяйством, а тебе зарабатывать на пропитание?

— Ну, ты даешь! — сказала жена.

— Погоди, есть еще и «в-пятых». В-пятых, у меня давно складывается впечатление, что ты дура дурой и не понимаешь простых вещей. Если это так — а наверное, это так, — то нам лучше будет расстаться; я не могу жить с человеком, который не понимает простых вещей, это то же самое, что жить с… ну, я не знаю — с кухонной дверью, которая тоже не понимает простых вещей. Это мучение; я семнадцать лет мучаюсь с тобой, а ты семнадцать лет мучаешься со мной. И чего, собственно, ради? Это нам задание, что ли, такое? Мы что, давали подписку мучиться?

Жена пронзительно посмотрела Вырубову в глаза и пошла плакать в ванную.

— То тебе целоваться дико, то ты разводиться собираешься! — ужасным голосом закричала она из ванной. — Полоумный!

— Да в том-то все и дело, что никакой я не полоумный. Ну надоела ты мне со своими глупостями! Ну видеть тебя не могу! Почему же я полоумный? И ты знаешь: если бы людей одним махом освободили от вековых условностей и суеверий, то все бы первым делом поразвелись.

В ответ жена разразилась такими истерическими рыданиями, что у Вырубова сердце екнуло, и, чтобы ненароком не передумать, он начал немедленно собираться: достал с антресолей старый фибровый чемодан, сложил в него рубашки, туалетные принадлежности, кое-что из белья и свои любимые галстуки в косую полоску. Собравшись, Вырубов окликнул жену — никакого ответа. Тогда он подошел к двери ванной, которая была на запоре, и сообщил жене, что начинает новую жизнь, но что она, разумеется, не освобождает его от ответственности перед старой, и он обязуется ежемесячно представлять на девочек сто рублей.

— Откуда ты возьмешь сто рублей, дурак?! — отозвалась жена с какой-то печальной силой.

— Спокойно, — ответил Вырубов.

— Так и скажи, что бабу себе завел.

— Спокойно, — повторил Вырубов.

— Да чего спокойно-то? Козе понятно, что бабу себе завел.

— Никого я себе не завел, просто видеть тебя не могу, — сказал Вырубов и ушел.

От предвкушения свободы, которая ждала его за порогом, Вырубов внутренне засветился. Но когда за ним хлопнула дверь подъезда и он оказался один на улице, что-то в нем неприятно дернулось, и он сказал себе, что в этой жизни не только нет худа без добра, но, видимо, и добра без худа.

4

Выйдя из дома, Вырубов направился к своему старинному приятелю Колобкову, который был прорабом и работал на строительстве жилого комплекса в Строгине. У этого Колобкова он рассчитывал найти и временный приют, и ту самую правильную работу, о которой он давеча обмолвился, отчитывая жену.

Колобков жил на Сретенском бульваре, в громадном доме, на третьем этаже, в необъятной коммунальной квартире, где было так много жильцов, что дежурство по уборке помещений общего пользования тут выпадало один раз в геологическую эпоху. Сама же комната Колобкова была маленькая и, то ли в пику моде на благоденствие, то ли просто в силу нехватки денег, обставленная убого; правильнее сказать, что эта комната вообще не была обставлена, так как в ней имелся только салатовый абажур, покрытый налетом ныли, кожаный диван с полочкой для слонов и около сотни пустых бутылок.