Между тем Каширин скрылся с полком за холмами. Никому он потом не рассказывал, как скакал, стиснув зубы от боли в ногах, как измученный полк нашел в себе силы выскочить на равнину у хутора и с гиком броситься на белых. Только к вечеру прискакал со свежим шрамом на лбу казак и подал донесение, написанное корявым почерком:

…Южноуральский отряд отдыхал вблизи села Аскино. Один Блюхер не знал покоя. Ночью он вызвал Русяева и доверительно сказал:

— Части Красной Армии где-то близко. Чую, что до них рукой подать. Так вот тебе, голубчик, задание. Отбери у Дамберга сотню конников — у него одни рабочие, нацепи всем красные банты и айда искать наших. Командиром сотни назначаю Евсея Черноуса. Я уже дважды видел его отвагу в бою, толковый человек. Впереди сотни пусти разъезд. Ты — представитель штаба нашего отряда. Ясно?

— Сумею ли справиться?

— А больше посылать некого. Каширины ранены, Калмыков контужен. Томин и Дамберг обессилены. А ты парень крепкий, шибко грамотный…

Русяев, соглашаясь с главкомом, покачал головой, повернулся и пошел.

На рассвете, когда в кустах еще гнездился мрак, сотня выехала, взяв направление на север. Над широкой равниной нависли серые тучи, предвещая дождь. Дул резкий и влажный ветер, забираясь под худые ватники. В воздухе уже чувствовался сладковатый запах прелой листвы. Шла глубокая осень, а за ней вот-вот подкрадутся заморозки и скуют все лужи тонким ледком.

Кони шли мелкой рысью. Евсей Черноус всматривался сквозь туманную пелену в даль, ожидая возвращения разъезда. Под ложечкой сосало от голода, мысли убегали к станице, в которой осталась старушка мать, и в то же время по каким-то неуловимым признакам он чувствовал, что сейчас возвратится разъезд и сообщит радостную весть. Вдали действительно замаячила тень. Черноус придержал сотню. Тень быстро увеличивалась и вскоре превратилась во всадника. Это спешил дозорный из разъезда.

— Впереди село, — доложил он Русяеву и Черноусу, — ходят по улице взад и вперед какие-то люди, а кто — не знаем.

— Что скажешь, Черноус? — обратился Русяев к командиру сотни.

— Одному из нас беспременно надо ехать с белым знаменем, вроде как на мирные переговоры. И конника прихватить.

— Поеду я! — твердо сказал Русяев.

— С богом! — махнул рукой Черноус и тут же крикнул своему порученцу: — Тиша, нацепи на пику простынку, поедешь с представителем отряда.

Русяев медленно удалялся и вскоре исчез в туманной пелене. Хотя стремена были спущены до отказа, но длинные ноги мешали ему сидеть в седле так браво, как сидел Тиша. «Сумеет ли меня выручить Черноус, если что случится?» — думал он. А Черноус раздумывал над тем, как ему поступить, если парламентеров встретят огнем или оставят заложниками. Он пожалел, что отпустил их, ибо неожиданно у него созрел план: рассыпать сотню дугой и окружить село. Но было уже поздно.

Русяев с Тишей тревожно приближались к селу, пытаясь разглядеть где-либо красное знамя. И вдруг из села выпорхнула светящаяся струя пулеметной очереди. Тиша покачнулся — пуля обожгла плечо.

— Назад! — крикнул он Русяеву и повернул коня.

Русяев послушно последовал его примеру.

Черноус сердито встретил их и подал команду:

— Сотня! Развернуться лавой! Клинков не вынимать, без команды не стрелять. Поймать живого человека!

Конники быстро рассыпались и понеслись на село, охватывая его с двух сторон. Пулемет захлебнулся, и Черноус заметил, как несколько тачанок понеслись по тракту.

На околице стоял трясущийся от страха старик с лукошком.

— Батя! — спросил Черноус. — В деревне белые аль красные?

Старик поднял на Черноуса выцветшие глаза и пролепетал:

— Красные, ваше благородие.

— Давно?

— Третью неделю.

Черноус готов был закричать от радости так громко, чтобы эхо отозвалось в ушах главкома. Он оглянулся, ища Русяева посоветоваться с ним, но, не найдя его, под свою ответственность отрядил десять конников и приказал им догнать тачанки.

— Окружить и доставить сюда.

Конники рванулись, забыв об усталости. Не верилось им, что красноармейцы так поспешно ретировались, оставив без боя село, и в то же время в душе у них теплилась надежда, что именно на их долю выпало счастье первыми встретиться с частями Красной Армии.

Погоня длилась свыше получаса. Расстояние между конниками и тачанками сокращалось с каждой минутой. И вдруг засвистели пули — это беглецы открыли беспорядочный ружейный огонь. Пять конников, обогнав тачанки со стороны, выскочили на дорогу с криком:

— Стой! Не стреляй!

Испуганные кони беглецов ринулись на обочину, и первая тачанка, накренившись набок, перевернулась, вывалив трех человек. Остальные тачанки остановились.

— Дуры! Мы же свои, красные! — заголосили конники, перебивая друг друга.

— Врете, — придирчиво сказал один из красноармейцев, стряхивая с себя землю. — Окромя нас, других красных здесь нет.

— На вон, выкуси! — с беззлобной насмешкой показал конник большой кукиш. — Чего с тобой канителиться, веди меня к своему командиру.

— Никуда мы тебя не поведем, хоть всех нас перестреляй.

На дороге показался Русяев. Подъехав, он обрадовался тому, что конникам удалось настигнуть красноармейцев.

— За белых нас принимают, — пожаловались ребята.

— Это правда? — спросил Русяев.

— Правда! — ответил один из красноармейцев.

Русяев потер лоб тыльной стороной ладони, размышляя над тем, что бы придумать для доказательства, но ни одна толковая мысль, как назло, не приходила в голову. Он сплюнул и сердито приказал:

— Увезти их к Блюхеру, и баста!

— Постой, милый человек, — сказал тот же красноармеец, — про такого мы слышали. Поезжай ты с нами один в штаб, а конников отошли обратно.

Русяев подумал и ответил:

— Согласен.

Черноус повернул сотню на деревню, а Русяев, пересев на тачанку, поехал по тракту. Страха он не испытывал, но был недоволен сложившимся ходом событий. «Главком ждет, нервничает, — думал он, — а я затеял глупую поездку. Достанется мне на орехи».

Впереди показалась деревенька. Из труб курчавились дымки. Возле невзрачной избы кони остановились. Пока Русяев вылезал с затекшими ногами из узкой тачанки, красноармейцы успели вызвать из хаты какого-то командира, и тот сам направился к Русяеву.

— Кто вы, товарищ? — спросил Русяев.

— Командир второго батальона Первой бирской бригады.

Они ушли в избу, а через полчаса вышли обратно на улицу. Русяеву подали новую тачанку. Резвые кони понесли его к деревне, в которой осталась сотня Черноуса.

Уже смеркалось, когда начштаба вошел к Блюхеру и с мальчишеским задором доложил:

— Ваше приказание выполнил. Связь с Красной Армией установлена.

Блюхер слушал с полуоткрытым ртом. Лицо у него от бессонницы выглядело измятым, и все же он готов был заплясать от радости.

— На рассвете всей армии двинуться по Красноуфимскому тракту, а сейчас спать, спать, спать… Ты, Русяев, оставайся у меня.

Не спал Блюхер и в эту ночь. Он трижды ложился на походную койку, но сознание, что ему удалось вывести сквозь огненные кольца десятитысячную армию, что через несколько часов люди увидят своими глазами тех, к кому они шли дни и ночи, в жару и ливень, голодные и измученные, наполняло его неуемной радостью, и он вскакивал и босиком шагал из угла в угол.

— Русяев! — не выдержал он и растолкал спавшего начальника штаба. — Расскажи по порядку все сначала.

Русяев приподнялся, посмотрел при тусклом свете керосиновой лампы на главкома и, не разобравшись даже в том, кто его разбудил, снова повалился на топчан, который ему уступил Кошкин.

На рассвете Блюхер взглянул в мутное зеркало, висевшее на стене. На него смотрело серое, истощенное лицо, в каждой морщинке притаилось страдание. И, как бывает в таких случаях, перед глазами пронеслись события, начиная со встречи с Кривочубом и кончая вчерашним днем.