Дженифер, экстренно поборов свою политкорректность, задала вопрос.

– Лэйте, мне кажется, ты не очень-то хорошо относишься к Японии.

– Я люблю Японию, – возразила та. – Особенно, конечно, юг Кюсю.

– У Лэйте в micro-flat в кампусе вся стена в фото с Макурадзаки, – добавила Орлет.

– Значит, я опять чего-то не понимаю, – сказала Дженифер.

– Япония, – пояснила Лэйте. – Это прекрасная страна. Я обожаю её берега и горы, её маленькие городки и поселки, но многие из них брошены, потому что в Токио правят недоумки, такие же, как сто лет назад, а может быть, даже тупее. Почему-то Японии полторы тысячи лет жутко не везет с правительствами. Любое правительство оффи это гнилая штука, но в Австралии, в Аотеароа или на Гавайях оно более-менее позитивно работает, а в Японии это просто какое-то регулярное системное бедствие.

– Но Япония очень многого добилась в смысле прогресса, – возразила Дженифер.

Лэйте иронично хмыкнула и выразительно щелкнула пальцем по своему левому уху.

– Прогресса в Японии добился генерал Мак-Артур и оккупационный корпус янки. Они вышвырнули самураев из власти, прищемили хвост якудза, «японское экономическое чудо», это их работа. Потом оккупация закончилась, и к власти постепенно вернулись самураи, считающие, что остальные японцы это крепостные вилланы, прилагаемые к плантации или корпорации. Получился японский высокоиндустриальный феодализм.

– Слушай, Лэйте, – вмешалась Орлет. – А почему японцы это терпят?

– Я не понимаю, – призналась та. – По ходу, аура какая-то кривая. Она даже в Китае и в Южной Корее отчасти действует. Про Северную Корею я вообще молчу. Это, блин…

И Лэйте, вопреки своему «вообще молчу», рассказала про Северную Корею. Летом она работала по контракту на побережье Жёлтого моря инструктором «Экспериментальной морской фермы». На мелководье были высажены быстрорастущие GM – водоросли…

– Если по-честному, – объясняла Лэйте, энергично жестикулируя правой кистью (левой рукой она небрежно придерживала штурвал), – то делать конструкционный пластик из водорослей придумали японские японцы давным-давно, году в 2010-м. Но запреты на продукцию GM загубили у них эту тему. А делать легкие корветы из стеклопластика придумали шведы в Карлскруне, в конце прошлого века. Товарищу Ким Чхол Муну большие объемы пластика шведского типа не по карману, а водоросли растут сами.

– Их ещё надо собрать, – заметила Дженифер.

– Ага. Если Партии нужны корветы, то организуется лагерь на берегу и комсомольцы ныряют, собирая водоросли подручными инструментами, абсолютно бесплатно.

– Ну, уж не абсолютно, – перебила Орлет, – рабочих надо, как минимум, кормить.

– Ты не знакома с трудами великого вождя и учителя Ким Ир Сена, – торжественно произнесла Лэйте, – сознательный аграрный рабочий у моря сам себя прокормит.

Орлет интенсивно потерла лоб, пытаясь уложить в голове полученную информацию.

– Слушай Лэйте, а как тебя угораздило подписать контракт с этим гадючником?

– Меня попросили знакомые шведы. Они как раз из Карлскруне, и у них был контракт с товарищем Ким Чхол Муном на организацию строительства корабликов. Движки и все прочие дивайсы – шведские, а корпуса – местные. И когда они увидели, как добывают материал для этих корпусов, у них, как сказано в индийской Махабхарате по сходному поводу: «волосы встали дыбом на голове и на теле». Ребят никто толком не учил, как работать под водой и как обеспечивать себя морской пищей. Ну, я инструктировала…

– Если бы я такое увидела, – сказала Орлет, – то из принципа не стала бы участвовать.

– Ну… – Лэйте покачала левой ладонью в воздухе. – …С одной стороны, как бы да, а с другой стороны прикинь: мне стало реально жалко этих ребят, которые убивают свой организм… В финале они подарили мне кучу всяких мелких штучек. Чашки, чайники, тапочки и даже бамбуковый шезлонг… Joder! Я чуть не разревелась. Глупо, ага?

– А почему, – спросила Дженифер, – туда пригласили тебя, а не этническую кореянку?

– Хэх! Этническая кореянка устроила бы там контрпропаганду ещё сильнее, чем я.

– Ты вела там пропаганду против режима? – Изумилась Орлет. – Черт! Ты рисковала!

Лэйте на секунду повернулась и наградила её ослепительно улыбкой.

– Риска не было, гло. Меня бы в крайнем случае депортировали. Но я не занималась пропагандой специально. Я несколько раз наехала на мелких начальников, когда они делали полную херню, но это не в счет. А так я просто жила, работала, отдыхала…

– До меня дошло! – Орлет хлопнула её по спине, – ты сама по себе живая пропаганда.

– Ага, – подтвердила Лэйте. – А будь я, к тому же, этническая кореянка, это вообще…

– Вообще… – Задумчиво произнесла Дженифер, – я не понимаю, как корейские комми решились тебя пригласить. Они же догадывались о том, про что ты сейчас сказала.

– Ясно, что догадывались. Но им были нужны эти одноразовые корветы. По ходу они заранее знали, что в октябре будет короткая война в Японском море, и готовились.

– Одноразовые? – Переспросила Орлет.

– Типа, да. Шведские спецы фигели, видя из какого говна делают корпуса корветов. А северокорейские оффи улыбались. Они готовили корветы на один бой. На один залп.

– Подожди! А как же экипажи этих корветов?

– А вот так, – невесело ответила Лэйте. – Я же говорю: аура там кривая. Такие дела…

– Что-то я не верю, что ты оставила это без последствий, – заметила Дженифер.

– Ага. Я вписалась в тему только после кое-каких обещаний, которые дали шведы про моих корейских комсомольцев. Сейчас они выполняют обещание. Но через жопу…

…

Faa-fare te Nakamura Iori стоял недалеко от Фалалоп яхт-харбор и представлял собой обычный каролинский дом с бетонным цоколем, бамбуковым верхом, очень широкой двускатной крышей и открытой верандой. Только вместо типичного для каролинцев маленького сада с парой кокосовых пальм и несколько хаотичными посадками плодового кустарника здесь было нечто иное. Ровная прямоугольная площадка 30x10 метров, на которой расположены 15 необработанных камней, собранные в пять групп, лежащих на круглых газончиках из декоративного мха. Любительская копия сада при буддистском храме Реандзи в Киото. В углу сада – обычное бамбуковое кресло, сверху прикрытое большим красно-белым пляжным зонтиком. Сад окружен чисто условной оградой в два кирпича высотой. Никаких табличек. Никаких памятных знаков. Чуть в стороне прогуливался улыбающийся молодой парень в шортах и майке с эмблемой локальной полиции Улиси и с пистолет-пулеметом в чехле на боку.

Дженифер посмотрела на всё это и с плохо скрываемым удивлением повернулась к «австралийке на восьмушку».

– Слушай, неужели нельзя было хотя бы где-то сделать надпись?

– О чем? – Спросила Лэйте. – Все и так знают, кто такой Иори-сан.

– А если кто забудет, то мы напомним, – послышался сзади негромкий рокочущий бас, и Лэйте взвизгнула. Не от звукового эффекта, а от тактильного: две широкие ладони очень точно легли на выпуклости её бюста.

– Блин! – Оборачиваясь, выдохнула она. – Ламэк! Какого хрена, а?

– Пингвинчик, не кипятись, – произнес обладатель баса и широких ладоней. – Я просто прикололся. По ходу, у меня получилось.

– В следующий раз тресну тебя по макушке, – торжественно пообещала она, и добавила, обращаясь к Орлет. – Он всё время вот так выделывается, прикинь?

– Я уже поняла. Привет, Ламэк. Знакомьтесь. Это Дженифер Арчер с «Gibb-River TV», а это Ламэк фон Вюртемлемман, с многоцелевой механической фабрики моту Могмог.

Ламэк сходу вызывал ассоциации с «Карлсоном, который живет на крыше» (читайте Астрид Линдгрен). Маленький толстенький самоуверенный человечек, одетый в синий комбинезон из фартука с широченными шортами, и на вопросы о своей персоне с неизменной обескураживающей наглостью отвечающий: «Я красивый, умный и в меру упитанный мужчина в самом расцвете сил». Дженифер с некоторым трудом подавила желание заглянуть Ламэку за спину – нет ли там пропеллера, который включается специальной кнопкой на животе. Но уже через пару секунд она поняла, что первое впечатление было обманчивым. Ламэк был не маленьким, а просто несколько ниже среднего роста, и не толстеньким в обычном смысле, а просто широким. Как будто атлетически сложенного высокого мужчину как-то сжали по высоте примерно на 15 процентов. Голова не была затронута процедурой сжатия. Оптимистичная улыбка на добродушном толстощеком лице, и большие, как будто смеющиеся, серо-синие глаза свидетельствовали, что этот мужчина не комплексует по поводу своей внешности.