Он ощущает себя невероятно одиноким сейчас, посреди громкой музыки и занятых друг другом людей, посреди дымных разводов под потолком, алкогольных коктейлей и цветных трубочек, мелькающих тут и там. Капкан одиночества сжимается поперек груди, и Ричарду больше не хочется ни выяснять отношения с Энди, ни вообще находиться в этом месте. Он не знает, где ему нужно быть, чтоб больше не испытывать этого мерзкого полумертвого ощущения, давящего, сгибающего спину, мутящего взгляд.
Энди что-то говорит, но Рич взмахом руки обрывает его на полуслове и разворачивается к выходу. Он почти не чувствует пол под ногами, поэтому спотыкается раза три, прежде чем дойти до выхода и вытолкнуть тело на свежий прохладный воздух. Первый глоток кислорода дается с трудом, острыми иголками режет легкие, не желает покидать их и таять паром на выдохе, но потом становится легче, и Ричард трет глаза пальцами.
«Спокойно».
Сердце стучит как бешеное, колотится неистово, Рич делает глубокий вдох, затем еще один, и еще.
«Успокойся. Все в порядке. У тебя есть, по крайней мере, друзья».
Рич хмыкает, качает головой, не думая о том, как смотрится со стороны. Друзья – надо же. Один в больнице, лучший друг, к которому Медисон даже не зашел, да тот и не настаивал. Другая постоянно упрекает и пеняет, словно Рич лично ей что-то должен.
«Скоро ты закончишь, и тогда…»
– Ричард? – осторожный голос из-за спины прерывает мысль, но Рич не оборачивается, чтобы посмотреть на Энди, и не собирается отвечать. – Слушай… Давай поговорим? – юноша смелеет, подходит еще ближе и даже касается пальцами руки Рича. – Можно?
Прикосновение длится всего секунду, но Медисон ощущает его во всех красках, словно нервные окончания обострились до крайности и ловят малейшие отзвуки эмоций в этом простом жесте Энди. Рич прикрывает глаза, гася волны тоски, расходящиеся по телу как круги на воде.
– Да зачем? – он искусственно вызывает в себе раздражение, чтоб Энди поскорее отстал. – Чего ты еще хочешь? Все в норме, ладно, парень? Я не обижен, не собираюсь рыдать или выяснять с тобой отношения, я вообще сюда не ради тебя пришел.
– Я понимаю. Просто я… ты… Мы могли бы попробовать начать сначала, – кажется, чтобы решиться на эту фразу, Энди пришлось собрать в кулак всю свою силу воли, но Ричард совершенно этого не чувствует, пропускает подоплеку мимо ушей, отмахивается от нее, как от приставучей мошкары под фонарем.
– Шутишь, что ли? У меня дела, Энди, пока.
Не дожидаясь ответа, Ричард уходит прочь от клуба, вертя в руках телефон и не зная, вызывать такси или пройтись пешком. В конце концов он выбирает второй вариант, сворачивает на соседнюю улицу, мельком обернувшись напоследок. Энди стоит у порога клуба, обхватив себя руками за плечи, но смотрит в другую сторону.
<center>***</center>
Без автомобиля непривычно, холодно и ветрено, дорога до дома кажется ужасающей длинной, но, благо, Ричарду есть о чем подумать. На какой-то абстрактный миг ему кажется, что только что он собственными руками оборвал, изломал и выбросил именно то, что искал, но эти мысли выдувает из головы прохладным порывистым ветром, желания становятся проще и приземленнее – попасть в домашнее тепло, заварить кофе и уткнуться в экран ноутбука. Какой-нибудь ненавязчивый фильм сейчас подойдет, самое то перед короткой ночью и новым днем поиска.
Ричард почти не удивляется тому, что на длинной дороге к дому ему попадаются его собственные бумажные журавли. Первого он замечает в нижних ветках дерева, растущего за забором, перекинувшегося через него в попытке вырваться. Почему-то сейчас находка не столько радует, сколько раздражает прямым напоминанием о зависимости, черной и цепкой, от которой поздно избавляться. Несколько других находок только усугубляют ситуацию, и Ричард с ужасом видит призрачную длань Ярого за всем, что он делает и думает.
– Хватит, слышишь, отстань! – глухим шепотом просит он, не выдерживая напряжения, проводами опутывающего нервы.
– Еще не время, – Ярый отвечает сразу же, но когда Ричард оборачивается, поблизости никого нет.
Сплюнув на тусклый асфальт, выбеленный далеким фонарем, Ричард идет дальше, но вскоре останавливается из-за неожиданного телефонного звонка. В первый момент ему кажется, что это Роуз, но номер незнаком, и Медисон с удивлением и неожиданным беспокойством подносит трубку к уху.
– Да?
– Привет, Ричи, – голос, без сомнения, принадлежит Роуз. – Извини, что так поздно.
– Ничего, я не сплю. Почему ты с чужого номера?
– Это домашний, – голос Роуз делается тише, слышится судорожный вдох и через динамик к Ричарду льется чужой страх, заставляющий цепенеть.
– Что случилось?
– Звонили из больницы, врач говорит – у него осложнения, – Роуз набирается в грудь воздуха, трубка шипит возле уха Ричарда. – Что-то… я не совсем поняла… отек мозга, что-то такое. Я так волнуюсь, Ричи!
– Так, успокойся… – облизнув губы, Ричард почувствовал себя чуть-чуть лучше. Сейчас, когда следовало проявить заботу о ком-то другом, он мог со спокойной душой забыть о себе самом. – Когда тебе позвонили? Что именно они говорят?
– Только что… ну, минут десять назад. А в том и дело, они не говорят ничего конкретного, Рич! Сказали про этот отек, но я не представляю, что это такое, что это может означать. Говорят, лучше приехать к нему.
– А его родители?..
– Думаю, уже там. Бедные, они же только перестали ночевать в соседней палате…
У Ричарда неприятно тянет под ложечкой, он снова облизывает моментально пересыхающие губы и осторожно говорит:
– Хорошо, Роуз, я понял тебя.
– Рич? Ты приедешь?
– Как только смогу, – говорит он с твердой уверенностью, и Роуз верит, успокаивается немного, прощается.
Уже потом, когда трубка брошена на рычаг, Роуз теряет все силы и безвольно падает на кровать, утыкаясь лицом в подушку. Ей страшно и мерзко из-за того, что она одна против всего мира – одна против упрямства Ричарда.
<center>***</center>
Ричард подскакивает рывком и обхватывает голову руками, крепко сжимает, прячась под ненадежную защиту рук от мелового лунного света, рассеивающегося сквозь плотно запертое окно по кровати, лежащего косым прямоугольником на полу. Ночь снаружи дышит морозом, ночь внутри томится пленницей в душной клетке стеклопакетов, прижимается к полу бесцветным густым туманом, стоячей водой, безвременным болотом. Ричард краем уха слышит топкий болотный звук, когда свешивает ноги с кровати и касается удивительно твердого пола – он почти верил, что босые ступни утопятся в ил по щиколотку.
Легкая прохлада кутает ноги шелковым прикосновением, дурманное марево сна сползает с головы, как драное одеяло, и Ричард потягивается всем телом. Что разбудило его, что так резко выдернуло на поверхность?
Динь-дон!
Ричарду кажется, будто это не электронный голос дверного звонка, а шепот Ярого над ухом, он резко оборачивается, но в спальне нет больше никого. Темно и тихо, он наедине с ночью, капризно искажающей звуки.
Динь-дон!
Схватив со спинки стула вчерашнюю рубашку и сунув одну руку в рукав, Ричард ощупью двигается через темный коридор, выходит в более светлую гостиную, покрытую лунно-теневыми пятнами, как далматинец, доходит до входной двери. Пальцы шуршат по металлу в поисках задвижки, наконец находят ее и останавливаются в оцепенении. Рич вдруг думает – что, если пришла Роуз? Что, если с Мартином случилось непоправимое?
– Кто там? – спрашивает он, потом вспоминает о прекрасно звукоизоляции и придвигается к замочной скважине почти вплотную: – Кто там?
– Это Энди, – глухо доносится из-за двери. – Прости, что так поздно.
– Энди?..
– Ты впустишь?
Он щелкает замком и открывает дверь, с лестничной клетки в квартиру проникает топкий оранжевый свет, по-домашнему уютный, но одновременно чужой. Энди шагает на порог, на нем тонкая, не по погоде, куртка, уже расстегнутая, под ней та же одежда, в которой он был в клубе. Ричард отодвигается еще, пропуская парня внутрь, закрывает за ним дверь и щелкает выключателем. Прихожую заливает белым светом, оба синхронно опускают глаза вниз, чтобы дать им привыкнуть.