— Ну, про танковую броню я вам уже докладывал. И новые анализы подтверждают. Наша броня — вязкая, упругая, прочная, а немецкая — хрупкая. Недаром наши снаряды ее легко пробивают, немецкие же от нашей, особенно при ударе под углом к поверхности, рикошетят.

— Это точно. И с молибденом, стало быть, у них проруха…

— Конечно! Они даже на орудия свои стали щитовые прикрытия ставить не одинарные, а из двух-трех полос, чтобы от снарядов наших защищаться. И на танки навешивают стальные щиты для того же самого. А сталь-то идет паршивая!

— Конечно. И если применять снаряды с двумя взрывателями, из которых один сработает на преграде, а другой уже у цели, то все эти стальные щиты помогут фрицам, как мертвому — припарки… Все это очень интересно и важно. Продолжайте поиск, Николай Семенович!

«Вот она, фашистская Германия, — размышлял потом Каплин. — Всю Европу ограбила, все сырье стратегическое захватила, всю передовую военно-промышленную технологию присвоила и в дело пустила. Казалось, нет и не может быть ей равных, невозможно ее превзойти. И что же реально получилось? Судя по немецким трофейным образцам, проруха фронтовая, как выразился Алексей Игнатьевич Клюев, сопровождалась у Германии прорухой промышленной».

В подвал поступил новый вражеский кумулятивный снаряд. Ну тут, естественно, все карты в руки Мещерякову, тому, кто первым в свое время разрядил кумулятивное новшество. Опыт опытом, а все же выслал Мещеряков своих коллег из подвала: ведь нет ничего опасней этого вида снарядов!

Бережно, будто лаская, потихоньку отвинтил взрыватель. Оказался он несколько необычным. Решил: «В нем Салазко разберется». Открутил головную часть. Затем аккуратно положил снаряд на бок и специальной медной лопаточкой стал понемножку выковыривать взрывчатку. Снаряд он при этом равномерно наклонял, чтобы, не дай бог, не засыпать взрывчаткой канал. Так, постепенно, докопался до донного капсюля-детонатора, извлек и его. Только теперь снаряд стал, по сути, безопасным объектом изучения и исследования.

Каплин особенно внимательно отнесся к кумулятивной выемке. Долго он с ней возился — взвешивал, резал, шлифовал, обследовал под микроскопом.

— Что же у вас получилось, Николай Семенович? — поинтересовался Клюев.

— Много мне эта выемка рассказала и подтвердила прежние анализы, — удовлетворенно засмеялся Каплин, — Раньше эта штука у немцев была железная. А теперь на нее идут скверные сплавы. Значит, не хватает у них железа… Далее. Раньше представляла она собой явный конус. Сейчас форма изменена: отчасти опятъ-таки чтобы сэкономить металл. Еще одна подробность. Прежде такие выемки штамповали, а ныне, извольте видеть, отливают. Почему? Да ведь после штамповки их же надо на станках обтачивать, доводить. При этом неизбежно часть металла идет в отбросы. А при литье — нет! И, наконец, отливки у них встречаются все чаще и чаще. Это свидетельствует о том, что станочный парк в Германии сокращается, изнашивается почти до предела. Ну, Алексей Игнатьевич, как вам картина, которую я постарался нарисовать?

— Ничего не скажешь — вполне убедительная. И руководство подобными наблюдениями и выводами очень интересуется. Я попрошу вас помочь Салазко: у него тоже обнаруживаются определенные изменения, и кое-что — по вашей части.

«Часовых дел мастер», согнувшись за своим столом, методически разбирал взрыватель. «Не те пошли, не те, — раздумчиво рассуждал Салазко. — Что это — обновление технологии? Принципиальные новшества в конструкции? Или попросту — нехватка сырья? Вместо стальных деталей, бойков, пружин и прочей мелочи появились детали из цветных металлов. Как же действуют пружины из нового материала? На что, так сказать, способны?»

Пришлось идти к Каплину.

— Николай Семеныч, взгляни на эти штуковины. Правда, красивые? А вот что они из себя в деле представляют?

— Что ж, давай, Георгий Николаевич. Ишь ты, какие они разнообразные!

— Да, да — и винтовые, и плоские… Так своеобразно сконструировано! Только мне хочется выявить, чем продиктовано это своеобразие.

И Каплин со своими помощницами определял, из чего именно сделаны новые пружинки… Измерял, какие нужны условия для того, чтобы их сжать…

Вооружившись этими данными, Салазко уже уверенно рассчитал все действия механизма новых образцов взрывателей. Установил, при каких условиях они могут отказать. Вывод напрашивался один: замена стали — вынужденная, из-за «металлургического обнищания» третьего рейха.

Это заключение еще раз подтвердилось, когда в очередных партиях взрывателей обнаружилась широкая замена даже цветных металлов пластмассами — всюду, где только было возможно. Особенно часто заменяли медь и ее сплавы.

А тут и Каплин явился с новым открытием.

— Знаете, какие у немцев теперь ведущие пояски на снарядах?

— И они, что ли, уже не медные? Разве так может быть? — удивился простодушный Андреев.

— Может, может! И пояски теперь у них — из вязкого железа. Совсем, видно, с медью швах…

Каплин склонялся к своему микроскопу, точно хирург, четко и хладнокровно фиксирующий необратимые процессы в организме больного, отмечая губительные симптомы. Потом своим аккуратным, почти чертежным почерком заносил в специальную тетрадь: «Обнаружение нарушений сплошности металла… Усадочные раковины… Пористость… Газовые пузыри… Трещины… Выявление химической неоднородности сплава… Хрупкое разрушение ударного образца…»

Помимо лаборанток помогал Каплину в любых подготовительных работах все тот же безотказный мастер на все руки и умелец Иван Михайлович. Благо, в этой лаборатории ему абсолютно не требовалось стеснительно задавать свой робкий вопрос: «А не взорвется?»

Все чаще и чаще, изучая структуру металла разных снарядов и мин, Каплин четко определял: и эти не штампованные, а литые. Ведь при штамповке и последующей станочной доработке хорошо видны продольные полосы — следы от резца! А на литых — никаких следов нет, поверхность — точно гладкая-гладкая кора молодого дерева.

Лаборатория металлографии уже имела шлифовальные и полировальные станки. Но нередко приходилось работать и по-дедовски: вручную. Обертывали напильник бумагой или брали наждак и терли, терли до изнеможения, чтобы получить однородную поверхность. А потом Каплин ясно видел в окуляре микроскопа доказательства брака при закаливании вражеского металла.

Трудился он истово и только за микроскопом, за шлифами забывал о личных невзгодах — о семье в далекой эвакуации, о том, что жена попала там под машину и лежит в больнице с тяжелой травмой. Он стеснялся говорить о своих неприятностях, убеждал себя, что до них никому нет дела. Но Клюев, неведомо как обо всем прознавший, принялся корить Каплина:

— Как же вам не стыдно, Николай Семенович! Почему вы молчали, никому ничего не говорили?

— Неужели у вас есть время, чтобы еще и о моей семье заботиться? — выжал из себя Каплин.

— Я забочусь о своем коллективе, — отрезал Клюев. — И семейное благополучие или неблагополучие каждого его члена считаю важным условием трудоспособности. Так-то вот… Я уже договорился с руководством о вашей поездке к семье. А когда жена поправится, создадим условия для возвращения ваших в Москву.

Клюев сдержал слово: через некоторое время привез Каплин назад жену, старенькую мать и двух ребятишек. А вскоре после этого по заданию Снитко выехал на Урал, как шутили друзья, в «турне по тылу», по предприятиям, выпускавшим боеприпасы, — для контроля за качеством металла.

Он еще находился в этой командировке, а в Москву пришел на него запрос из Самарканда — из академии. Руководитель кафедры металловедения, маститый профессор Головин обращался с просьбой направить Каплина на месяц для чтения лекций и рассказа о своем опыте, для выезда с группой слушателей академии на металлургические предприятия Урала с целью проведения практических занятий.

«Раз такое дело и требуется помощь родной академии, пусть едет, — решили Снитко и Клюев, — Обстановка сейчас вполне позволяет!» Вот такой вышел у Каплина месяц своеобразного «академического отпуска».