Ну, динамит — куда как хорошо известен! И обращаться с ним, если умеючи, можно спокойно. Правда, нагретый солнцем динамит — дело совсем другое. Очень опасна его составная часть — нитроглицерин — одно из самых чувствительных взрывчатых веществ. При такой жаре было бы совсем немудрено, если бы произошла так называемая эксудация нитроглицерина, то есть выделение его на поверхность, Это чревато бедой само по себе, а при стрельбе такими минами был бы неизбежен разрыв прямо в стволе миномета.
«Вот какую прелесть нам с туманных берегов Альбиона доставили! — отметил про себя Мещеряков, попрочнее усаживаясь на своем зеленом «троне», осевшем в песок. — А теперь попробуем-ка мы, насколько стоек этот желатин-динамит и не потерял ли он своих качеств…»
Легонечко-легонечко стал он ковырять динамит, так, чуточку, для пробы с поверхности… Потом залез подальше, уже посмелее… Затем углубился почти до дна, и оттуда тоже вытащил кое-что, чтобы пробы взять из разных слоев взрывчатки.
Немилосердное солнце начало наконец скатываться к горизонту. Мещеряков распрямил совсем затекшую спину. «Хватит на сегодня, пора и в гостиницу». — И вдруг почувствовал не только усталость, но и знобкий жар. Почему-то было очень больно натягивать гимнастерку…
Старик азербайджанец, дежурный гостиницы, внимательно глянул в воспаленное лицо Мещерякова.
— Э, дорогой… Видно, не пожалело тебя наше бакинское солнце, да и ты его не остерегся! — ласково заговорил он хрипловатым, прокуренным голосом.
— Ничего, папаша, все обойдется, — с трудом произнес Мещеряков. — Я вот только в койку рухну, а утром буду свежий как огурчик.
— Пойдем, я тебя отведу в твою койку. Да подожди, не засыпай, я мацони сейчас принесу!
— Что это — мацони?
— Как там no-вашему — простокваша, кефир, что ли…
— Я ничего есть не хочу.
— Не есть, не есть, дорогой! Я тебя смажу мацони. Легче станет, быстрее заживет. А иначе разболеешься…
— Ну, спасибо, отец. Давай, лечи, как умеешь. А то мне много еще надо сделать. Я дурень, позагорать решил! И температуру себе наработал, видно, под сорок, и повернуться нормально не могу…
Мацони оказалось поистине волшебным средством.
Утром Мещеряков осторожно — словно касался самого опасного: начинки кумулятивных снарядов — попробовал пошевелиться. Получилось. Подвигал руками и ногами — не болят. Да и жара никакого он не ощутил. Ну и простокваша, дай бог старику долгих лет и здоровья!
Он выглянул в коридор, ища взглядом своего исцелителя. За столом дежурного сидела солидных размеров дама, со жгучими черными глазами и прямо-таки гвардейскими усами. Старик, очевидно, сменился.
Пробы, взятые Мещеряковым, подвергли тщательному химическому анализу в специальной лаборатории. И после него стало ясно — мины, конечно, никуда не годятся, но динамит в них своих качеств не потерял и его еще можно использовать.
Потом настала очередь второго задания Снитко.
Через Иран от американцев поступал в Азербайджан тротил. Пришлось Мещерякову тоже его проверять: специальным прибором определять температуру затвердевания, что говорило о качестве. В общем, оно оказалось неплохим.
Возвращался Мещеряков в Москву с явным нетерпением. За эту во всех смыслах жаркую командировку он соскучился по нормальным, привычным трудам. Ехал и смотрел в вагонное окно.
По дорогам тянулись вереницы людей со скарбом на телегах, тачках или попросту тащивших его на себе. Ладились землянки, шалаши, какие-то странного вида домишки, сооруженные из всевозможных обломков. Их стены, как правило, были из патронных или снарядных ящиков, а порой в дело шли даже крылья сбитых немецких самолетов.
Смотрел Мещеряков на это трудное, но упорное возрождение жизни, и лицо его невольно озарила грустная, но восхищенная улыбка:
«Ай да Русь, несокрушимая, несгибаемая!»
На какой-то небольшой станции, где их поезд простоял с полчаса, он увидел толпу, состоявшую в основном из женщин. Было, правда, среди них несколько парней, слышалась гармошка… Разглядел Мещеряков и игравшего на ней — совсем юного парнишку, лет тринадцати. Играл он очень старательно, чуть склонив голову к мехам, как видно подражая прежнему хозяину инструмента, уже давно, наверно, воевавшему. Теперь вот провожали в армию новое пополнение…
Но уже не было стонов и плачей, как в первые месяцы войны, а наоборот, гармошка весело частила, и в лад с ной женские голоса выводили задорные, военного времени, припевки.
— звонко выкрикнула молодка в темном полушалке.
Тут же девушка в цветастом платочке завела, лукаво повернувшись к юному гармонисту:
Следом в глубине толпы слились сразу два голоса:
«Какие молодцы, — восхитился Мещеряков. — И частушки хороши, и народ неунывающий! Ну, кто вас может победить? Да никто и никогда!»
В Москве Мещерякова встретили очень сердечно.
— Толково провели обследование, Николай Иванович, — похвалил Клюев. — Генерал вами очень доволен…
— Так, загорел, отдохнул на морском берегу — теперь давай подключайся к работе… — поддел его Борошнев. И Мещеряков в ответ лишь улыбнулся: «Все же попрекнули загаром, черти… Знали бы, какой ценой он достался!»
А работы членам НИГ все прибавлялось, Только была она теперь на особинку, и, можно прямо сказать, радостная. Казалось бы, ну какая может быть радость в их деле? Но ведь наступила. Поводы для нее начали появляться и год, и даже два года назад. А когда они участились, Клюев подобрал для них очень точное название — «вестники фашистского краха».
…Майор Каплин снова и снова анализировал немецкие бронебойные снаряды. Ему не давало покоя подмеченное накануне симптоматичное изменение в их конструкции.
Вот разрезан корпус очередного снаряда, Николай Семенович вооружился сильным увеличительным стеклом и стал тщательно рассматривать поверхность разреза, или, как принято называть у металлургов, — шлифа.
— Так-так, — удовлетворенно бубнил Каплин. — С макроструктурой ясно… А ну-ка, поглядим теперь микроструктуру!
Затем шлиф подвергли травлению специальными реактивами, они помогли еще рельефнее выявить его структуру. Но Каплин не успокоился. Он провел несколько других анализов, а потом тщательнее обычного вымыл руки, одернул свой китель, подтянулся и, сопровождаемый удивленными взглядами своих, всегда спокойных и невозмутимых лаборанток, быстрым шагом направился в кабинет Клюева.
— Разрешите, товарищ подполковник?
— Заходите, заходите, Николай Семенович. Что там у вас?
— Новость, Алексей Игнатьевич, да еще какая! Представляете, в немецких бронебойных снарядах, ну, в подкалиберных, нет больше карбид-вольфрамового сердечника. Сомнений быть не может — я лично много раз проверял.
— Ну да?! А-а-а… Кончились, значит, у немцев запасы вольфрама… Брать его, видно, им теперь негде… Помните, Николай Семенович, как нашу выставку посещал Вознесенский? Он тогда еще этими сердечниками заинтересовался! Помните, он тогда сказал: надо, мол, принять меры, чтобы перестал к ним вольфрам поступать? Что уж там было предпринято, нам и представить трудно. Но главное — приняты меры, и вот они подействовали… Прекрасно, Николай Семенович! — И Клюев энергично потер ладонью об ладонь. — Чем-то еще порадуете?