— Все так и есть. — согласился я с ним. — Так ступайте же с миром, молитесь и постарайтесь побороть вашу ересь.

Из записей аббата Зефиринуса, Орден Святого Амикуса.

2

Историю, если называть ее так, следует рассматривать как науку, крайне отличную от изучения химических элементов или механики движения. Явления, изучаемые физическими науками, могут быть рассматриваемы только извне, нам нужно узнать из них только определяющие законы и условия, частоту и регулярность их явлений и силы, которые формируют и подчиняют их. Вот что мы имеем в виду под «пониманием» в естественной философии. Явления же, изучаемые историками, напротив, могут быть поняты только изнутри, с применением терминов веры, желаний и опасений людей, которые являются их создателями.

Увы, мы не располагаем таким способом, благодаря которому можем наверняка узнавать верования, желания и опасения даже тех людей, каких знаем, среди которых живем. Мы можем знать, что они говорят, пишут, можем судить по их типичным действиям о том, какие это люди. Но, но единственное, что мы знаем о людях — все они лжецы и обманщики, и по-настоящему никогда не открывают свои сердца и мысли даже тем, кто знаком с ними ближе всего.

Если мы честны самими с собой, то должны признать, мы лжем наиболее часто, наиболее серьезно и наиболее настойчиво тем, кому меньше всего намерены причинять вред, и укрепляем эту ложь и сопровождаем ее самыми громкими протестами, уверяя, будто никогда не лжем тем, кого любим. Если мы честны самими с собой, мы далее признаем, что не знаем полностью и самих себя и зачастую действуем, не понимая, в чем лежит истинная причина наших действий. Мы придумываем впоследствии объяснения для своей собственной совести точно так же, как изобретаем их для утешения других людей, для того, чтобы предстать перед ними более добродетельными и разумными, чем являемся на самом деле. И если принять все это, мы увидим, задача историка заключается в том, чтобы понимать ненаписанные верования, невысказанные желания и недопустимые опасения, переполняющие каждую мысль, какую когда-либо имел любой умерший человек, и каждое решение, какое давно умерший когда-либо принимал. Задача историка такова, что она может привести только к размышлению и никогда — к определенности.

Мы не должны делать из этого заключение, будто бы работа историка настолько близка к непостижимому, что мы должны ее оставить, поскольку на самом деле работа историка совершенно необходима. Если у нас не будет меры понимания, настоящего понимания, верований других людей, их мыслей и чувств, само существование истории станет невозможным. Мы должны иметь историю ради того, чтобы обеспечивать прогресс, и понимание возможно, несмотря на постоянное присутствие обмана. Но достижения историка — это достижения воображения, а не результат научного метода, это такой же акт творения, как любое открытие.

Вся история, включая самую правдивую и лучшим образом изложенную, есть продукт фантазии. Все понимание прошлого основывается на понимании настоящего, и части прошлого, которые мы поняли, есть нечто такое, что мы додумываем и придумываем с помощью исторических реликвий, — будь это камни или черепки от горшков, или печатные тексты. Это не то, что мы находим отпечатанным в готовом виде, которое только и ждет, чтобы все это прочли, нет, это — множество обманчивых доказательств и искаженных толкований настоящего. Это бесконечное множество прошлых эпох, какими они могли бы быть, фантастических и скрытых в веках, это прошлое, потерянное для нас, и прошлое, какого никогда не было, и прошлое, с которым мы соглашаемся и в которое верим, — это вовсе не обязательно истинные события, и это не обязательно то прошлое, в которое будут верить наши потомки.

Вся история есть в некотором роде фантазия, это необходимо добавить ко всему сказанному. Допущение этого факта не должно уменьшать значение истории в наших глазах, потому что она остается столь же важной, как была всегда. Тем не менее, взгляд на то, чем является история и чем она должна быть меняется от восприятия.

Точно так же, как история является некоторым видом фантазии, вся фантазия является видом истории. Что бы мы ни придумывали, мы должны выстраивать наши выдумки на основании уже известного нам о надеждах, желаниях и амбициях людей прошлого. Вся фантазия отражает это знание, точно так же, как все знания включают в себя фантастические рассуждения. По этой причине мы никоим образом не станем презирать историю своего прошлого, которая никогда не лжет, потому что все «истории» могут помочь нам понять свою сущность в настоящем и то, кем мы станем в будущем. Возможно, они даже помогут нам понять самих себя лучше, чем та история, в которую мы отказались верить.

Сэр Эдвард Таллентайр «Новые размышления об

«Истории цивилизации в Англии» Бокля.

«Ежеквартальное обозрение», сентябрь 1873.

3

Дорогая Корделия!

Вчера ночью мне приснился сон, как раз перед тем, как мне нужно было встать и уйти.

В этом сне я еще раз вернулся в Ад, где заключен Сатана. Снова я посмотрел в его прекрасное лицо и в полные слез глаза. И снова почувствовал боль от громадных ножей, которые прикололи его к каменному полу, и испытал негодование при виде потока крови, заливающего его золотистое тело.

На мгновение я подумал было, что совсем ничего не изменилось, и сейчас же меня охватила невообразимая горечь, которая напомнила мне: ничто и никогда не может измениться и ничто никогда не изменится, и будущее — только еще одно прошлое, где орлы с мстительной яростью вечно обрушиваются с небес рвать и пожирать плоть каждого живого человека.

Я смотрел на Землю, которая повисла на небесном своде, на Землю, полускрытую громадной серой тучей борьбы и уныния, и я плакал по тому освобождению, которое может никогда не наступить.

Но потом я увидел тебя, я увидел, как ты протягиваешь ко мне сверху свою правую руку. Твоя рука ухватилась за свободную руку Сатаны и подняла ее, а левой рукой ты взяла одержимую дьяволами Землю и удерживаешь ее на месте. Потом ты соединила обе руки, так что Сатана смог, наконец, коснуться Земли, и когда я опять взглянул вверх, поток крови начал убывать, а небо очистилось от орлов.

И когда я проснулся, я обнаружил, что я с тобой и ты улыбаешься во сне.

Мне не нужен Остен, чтобы помочь разгадать этот сон. Он сам по себе говорит очень ясно, как говорят истинно правдивые сны тем, кто способен слышать. Мы можем спастись от зла, если только у нас есть сердце и если мы подумаем о том, чтобы попытаться.

Я вернусь, как только смогу.

Я люблю тебя.

Дэвид.