– Что мне подходит в плане деловых предложений, – рассказывал обычно Кио, – так это что-нибудь необычное, какая-нибудь комбинация, которая кажется очень рискованной, хотя на самом деле риск не так велик – какая-нибудь изящная авантюра, еще не настолько затасканная, чтобы ей обучали на заочных курсах. Я играю с рискованными ставками, но мне хотелось бы иметь шансы на выигрыш, по крайней мере, не хуже, чем у простофили, который учится играть в покер на океанском лайнере, или у политика, который баллотируется на пост губернатора Техаса от Республиканской партии[174]. А когда я стану обналичивать свой выигрыш, то мне совсем не хотелось бы найти среди этих денег последние гроши вдов и сирот.

Весь земной шар, поросший травой, был тем зеленым столом, на котором Кио играл в свои азартные игры. В те игры, которые он сам же и придумывал. Он был не из тех, кто тяжелым трудом добывает свой скромный доллар. Но не любил он и гоняться за ним, словно охотник с рогом и гончими собаками. Больше всего ему нравилось выманивать доллар из тех диковинных рек, где обычно прячется эта хитрая рыбка, на какую-нибудь простую, но блистательную приманку. Но все же Кио был деловым человеком, и все его планы, хотя и очень необычные, разрабатывались не менее тщательно, чем смета строительного подрядчика. Во времена короля Артура сэр Уильям Кио несомненно стал бы одним из рыцарей Круглого стола. А в наши дни он едет за границу, но не для того, чтобы найти Грааль[175], а для того, чтобы сорвать куш.

Когда после отъезда Джонни миновало три дня, в Коралио прибыли две небольшие шхуны. Через некоторое время от одной из них отчалила лодка, которая доставила на берег какого-то загорелого молодого человека. Взгляд у молодого человека был проницательным и оценивающим, и он с удивлением разглядывал все вокруг. На берегу он спросил, где находится американское консульство, после чего и направился туда нервной, торопливой походкой.

Удобно развалившись в служебном кресле, Кио занимался тем, что на полученной для служебных писем бумаге рисовал карикатуры на дядюшку Сэма. Он вопросительно поднял глаза на неожиданного посетителя.

– Где Джонни Этвуд? – деловито спросил загорелый молодой человек.

– Его нет, – ответил Кио, не отрываясь от своей кропотливой работы – сейчас он рисовал дядюшке Сэму галстук.

– Как это на него похоже, – спокойно заметил загорело-коричневый гость, прислоняясь к столу. – Все время где-то шляется, вместо того чтобы заниматься делом. А скоро он вернется?

– Не думаю, – ответил Кио, поразмыслив над этим вопросом довольно продолжительное время.

– Опять, наверно, занимается какой-то ерундой, потому и нет его на месте, – посетитель высказал это предположение тоном добродетельного человека, который отчитывает бездельника. – Джонни никогда не умел заниматься одним делом достаточно долго, чтобы добиться успеха. Мне вообще непонятно, как ему здесь удается справляться с делами, если его никогда нет на месте.

– Сейчас дела веду я, – сознался и. о. консула.

– Да? Тогда скажите мне – где находится ваша фабрика?

– Какая фабрика? – вежливо спросил Кио с умеренным интересом.

– Ну как же! Фабрика, где перерабатывают этот проклятый репейник. Бог знает, для чего его здесь используют, ну да это мне все равно! У меня две шхуны – обе загружены под завязку. Я выгодно продам вам всю партию. В Дейлзбурге я отправил на сбор репейника всех мужчин, женщин и детей, кого только смог нанять, и они собирали его целый месяц. Чтобы доставить товар сюда, я нанял эти корабли. Все думали, что я сошел с ума. Могу отдать вам всю партию по пятнадцати центов за фунт, и доставка на берег за мой счет. А если вам нужно еще, я думаю, старушка Алабама справится, можете не сомневаться – будет вам столько репейника, сколько закажете. Джонни, когда уезжал, обещал мне, что, если ему попадется здесь какое-нибудь дельце, на котором можно подзаработать деньжат, то он обязательно мне сообщит. Ну так как – разгружать мне мои шхуны?

Выражение наивысшего, почти невероятного восхищения как солнце взошло на румяном лице Кио. Он выронил из рук карандаш. Его взор обратился на загорелого молодого человека с радостью, смешанной со страхом, – а вдруг это всего лишь сон?

– Ради бога скажите мне, – спросил Кио с величайшей серьезностью, – вы – Динк Посон?

– Меня зовут Пинкни Досон, – ответил воротила репейного рынка.

В полном восторге Билли Кио мягко скатился с кресла на пол, на свою любимую циновку.

Не слишком много звуков можно было услышать в Коралио тем жарким и знойным днем. А из тех звуков, которые там все же были, можно упомянуть раскаты восторженного хохота, доносившиеся из американского консульства, где один ирландец катался по полу и смеялся, как сумасшедший, а какой-то загорелый молодой человек с проницательным взглядом смотрел на него с удивлением и непониманием. А еще – «топ, топ, топ» – топали по улицам многочисленные хорошо обутые ноги. А еще уныло плескались волны моря об исторический берег испанского материка.

Глава XIV

Мастера изящных искусств

Двухдюймовый[176] огрызок синего карандаша был той волшебной палочкой, с помощью которой Кио совершал подготовительные действа своего волшебства. Именно этим карандашиком изводил он казенную бумагу, покрывая ее различными диаграммами и вычислениями в ожидании того момента, когда Соединенные Штаты пришлют в Коралио преемника для подавшего в отставку Этвуда.

Новый план, который изобрел его беспокойный ум, одобрило его храброе сердце и подтвердили расчеты, произведенные вышеупомянутым синим карандашом, основывался на некоторых особенностях характера и человеческих слабостях нового президента республики Анчурия. Человеческие качества сеньора президента, а также ситуация, из которой Кио надеялся извлечь золотую дань, заслуживают того, чтобы, во имя ясности изложения, мы рассказали обо всем по порядку.

Президент Лосада (многие называли его Диктатором) был человеком, гений которого, без сомнения, позволил бы ему стать заметной фигурой даже среди англосаксов, не будь этот гений подпорчен некоторыми другими чертами характера, мелочными и недостойными. Он обладал определенной долей высокого патриотизма Вашингтона (которым он восхищался больше всего), силой Наполеона и – в значительной степени – мудростью семи великих мудрецов Греции. Все эти качества, возможно, могли бы даже послужить оправданием того, что он без ложной скромности принял на себя титул «Блистательного освободителя», если бы они не сопровождались поразительным и необъяснимым тщеславием, из-за которого он продолжал числиться в несколько менее почетных рядах диктаторов.

Но все же он очень многое сделал для своей страны. Досада крепко взял Анчурию в свои руки и так ее встряхнул, что она едва не освободилась от вековых оков невежества и лени, а также от разнообразных паразитов, что кормились за ее счет, и даже чуть было не вошла на равных в семью великих мировых держав. Он открывал школы и больницы, строил шоссейные и железные дороги, мосты и дворцы, делал щедрые пожертвования на искусство и науку. Он был абсолютным деспотом и абсолютным кумиром своего народа. Все богатства страны лились ему в руки. Другие президенты проявляли совершенно неумеренную жадность. Досада тоже, конечно, прибрал к рукам огромное состояние, но все же и народу кое-что перепадало.

Его слабым местом была ненасытная страсть к различным памятникам и символам, которые бы увековечивали его славу. В каждом городе он потребовал установить статуи себя любимого и высечь на постаментах хвалебные оды. На стенах всех общественных зданий были прибиты памятные доски, где рассказывалось о его необыкновенном величии и о том, как благодарны ему его подданные. Статуэтки и портреты президента заполонили всю страну – их можно было увидеть и в богатых домах, и в самых бедных лачугах. Один живописец из его придворных лизоблюдов нарисовал картину, где Досада был изображен в виде святого Иоанна с сияющим нимбом и в окружении отряда анчурийских офицеров в полной парадной форме. Президент не увидел в этой картине ничего неприличного или предосудительного, и ее повесили в одной из столичных церквей. У одного французского скульптора он заказал мраморную группу, в которую входили он сам, Наполеон Бонапарт, Александр Великий и еще пару человек, которых он посчитал достойными этой чести.