Затем он и князь Щепин приказали солдатам взять боевые патроны, зарядить ружья. Еще князь Щепин приказал восставшим развернуть гренадерское знамя. Сам он бросился к генералу Фридриху, ранил его и поверг наземь ударом сабли, атаковал генерала Шеншина и тоже свалил, нанеся ему глубокую рану; после этого с криком «я всех вас поубиваю, одного за другим!» он действительно укладывает полковника, унтер-офицера и одного гренадера. Наконец, добирается до знамени, завладевает им и во главе рот, поднятых на бунт, спешит со своим трофеем к Сенатской площади.

Якубович и Каховский, в свою очередь, расточительно расходовали свое мужество. Каховский добрался до знаменитого Милорадовича, губернатора Санкт-Петербурга, до того самого удальца, кого называли русским Мюратом, и смертельно ранил его выстрелом из пистолета. Потом, повернувшись, вторым выстрелом он убил майора Штурлера.

Кюхельбекер[115] уже направил пистолет на великого князя Михаила, да сами матросы схватили его за руки.

Нетрудно себе представить, какое страшное смятение творилось на Сенатской площади. Обо всем, что там происходило, сразу же докладывали новому императору. В известном смысле, он находился лицом к лицу с восставшими. События того времени задали программу его характеру, и в течение всех 30 лет царствования он ни на миг себе не изменил.

В ответ на хлопоты относительно переговоров с восставшими, на что те надеялись, он приказал генералу Нидарту объявить гвардейскому Семеновскому полку ― немедленно выступить на подавление мятежников, полку конной гвардии ― держаться наготове, чтобы выступить по первому требованию. Отдав эти распоряжения, он обосновался в главной кордегардии Зимнего дворца, занятого гвардейским Финляндским полком, приказал полку зарядить ружья и блокировать все подходы к дворцу.

В то же самое время очень оживилась Адмиралтейская площадь: во главе с князем Щепиным и двумя Бестужевыми, со знаменем на ветру, с грохочущими барабанами впереди на нее ступили 3-я и 6-я роты Московского полка, скандируя:

 ― Да здравствует Константин! Долой Николая!

Они вырвались на простор Адмиралтейской площади, но, вместо того, чтобы двинуть прямо на Зимний дворец, который еще не был защищен, замешкались у Сената. Там их встретили и замешались в их ряды гренадеры корпуса и полсотни гражданских во фраках, вооруженные пистолетами и кинжалами. В момент этой встречи, под одним из сводов дворца появился император и бросил взгляд на весь этот гвалт. Был он бледнее обычного, но казался совершенно спокойным. И в течение долгого 30-летнего царствования его часто видели гневным и неистовым, но никогда ― слабым духом.

Тогда же со стороны мраморного дворца раздался нарастающий грохот идущего галопом эскадрона кирасир: показалась конная гвардия под началом графа Алексея Орлова, побочного сына Федора Григорьевича Орлова-IV. Перед графом раскрылись решетчатые ворота, он соскочил с коня, и полк выстроился перед дворцом.

Ударили барабаны Преображенского полка, идущего побатальонно. Батальоны втягивались во двор, где находились император, императрица и юный великий князь. Позади семейства ― конная стража, выстроенная эккером [коленом] пустой угол которого вскоре заполнила артиллерия.

Восставшие смотрели, как совершаются эти грозные маневры, не предпринимая никаких враждебных действий, если не считать крика: «Долой Николая! Да здравствует Константин!» Они ждали подкреплений. Начали, было, кричать: «Да здравствует конституция!» Но солдаты стали спрашивать, что такое конституция; им ответили, что Конституция ― жена Константина, и отказались от этого непонятного лозунга.

Между тем, великий князь Михаил, кого конспираторы объявили схваченным, объезжал казармы и развенчивал эту ложь своим появлением. В казармы Московского полка он прибыл, когда две роты уже ушли, но он помешал другим ротам последовать за ними. Он поспел вовремя, так как вот что здесь происходило.

Остальные подразделения полка уже собрались двинуться за двумя восставшими ротами, но появился и с первого взгляда оценил обстановку капитан 5-й роты граф Ливен. Он тотчас приказал закрыть ворота. Затем, встав перед фронтом солдат, обнажил свою шпагу и поклялся, что пропустит ее через тело первого же, кто шевельнется. Только один младший лейтенант ринулся вперед с пистолетом в руке и приставил дуло к груди Ливена. Ударом эфеса своей шпаги граф выбил оружие у молодого офицера, но тот подобрал пистолет и снова навел его на капитана. Тогда Ливен, скрестив руки на груди, пошел навстречу своему подчиненному, шагнувшему выстрелить в него. Весь, подаваясь назад перед графом, на глазах полка, который молча наблюдал странную дуэль, младший лейтенант нажал на спусковой крючок, словом, выстрелил. Чудо, но сгорел только пистон. И в этот момент раздался стук в ворота.

― Кто? ― крикнули несколько голосов.

― Я, великий князь Михаил! ― ответил брат императора.

Его слова повергли полк в глубокое оцепенение на несколько мгновений. Разве только что не убеждали солдат, что великий князь схвачен?

Великий князь въехал верхом в казарменный двор в сопровождении нескольких адъютантов.

― Как понимать ваше бездействие в опасное время? Я среди предателей или преданных слуг?

― Ваше высочество ― в его самом верном полку, ― ответил граф Ливен, ― и в этом ваше высочество сейчас убедится.

И, вскинув свою шпагу:

― Да здравствует император Николай! ― выкрикнул граф.

― Да здравствует император Николай! ― дружно отозвались солдаты.

Молоденький младший лейтенант хотел что-то сказать, но граф Ливен удержал его рукой.

― Не видите, что ваше дело проиграно? ― сказал он. ― Молчите, я ничего не скажу.

― Ливен, ― обратился к нему великий князь, ― поручаю вам командование полком.

И он ускакал дальше и всюду встречал, если не энтузиазм, то, во всяком случае, повиновение.

Итак, к императору стекались добрые вести; отовсюду к нему подходили подкрепления и, прибывая, вставали в боевые порядки; перед Эрмитажем работали саперы; сохраненная часть Московского полка под командованием графа Ливена вышла на простор Невского проспекта. Ее появление вызвало среди восставших радостный крик: думали, что к ним спешат на помощь, которой они дождались; но вместо того, чтобы присоединиться к восставшим, прибывшие роты выстроились перед дворцом Правосудия, фронтом к Зимнему дворцу и вместе с кирасирами, артиллерией и конной гвардией закончили охват восставших железным кольцом. Вслед за этим среди военного шума раздалось церковное пение, и на площадь в сопровождении всей своей духовной свиты ступил le metropolitain (фр.) ― архиепископ; он вышел из Казанского собора и, шествуя впереди святых образов, именем неба воззвал к восставшим: одуматься, вернуться к исполнению своего долга. Но греческий клир, погрязший в невежестве и коррупции, и был одной из причин, что привели к восстанию; поэтому руководители восставших, выступив из рядов, кричали священнослужителям:

― Прочь! Нечего соваться в земные дела!

В свою очередь, Николай, опасаясь назревающего святотатства, велел делегации духовенства удалиться. Архиепископ повиновался. После этого, император пожелал лично сделать последнюю попытку образумить мятежников. Окружение хотело остановить императора в его первом порыве, которым он выдал свое намерение, но тоном, не терпящим возражений:

― Мессье, ― сказал он, ― теперь в игру вступаю я; хоть я действительно ставлю на карту свою жизнь; отворите ворота!

Его повеление исполнили. Император был на линии ворот, когда его нагнал великий князь Михаил. Он спрыгнул с коня и сказал на ухо императору: 

― Часть Преображенского полка, который окружает ваше величество, заодно с бунтовщиками, а глава восстания ― князь Трубецкой, отсутствие которого от вас, должно быть, не укрылось.

Император опустил голову и задумался на какой-то миг. Спустя мгновение он был тверд в своем решении, как никогда.

Император взял на руки ребенка.