― Все, что здесь есть, принадлежит моему господину и благодетелю.

― Вот и хорошо, желаю снова взглянуть на эту девочку; пусть ее позовут.

Позвали Екатерину, которая вошла, вся зардевшаяся и смущенная. В свою очередь, Меншиков краснел и бледнел, не как господин, одалживающий своего раба, но как влюбленный, у которого отнимают его госпожу.

Царь заметил ее смущение и его беспокойство, отпустил Екатерине несколько любовных шуток. Но, усматривая в ответах молодой рабыни больше уважения, чем симпатии, сделался задумчив, отнял от нее руку, замолчал на несколько минут и поразил тем, что до конца ужина не сказал ей больше ни слова. После ужина подали ликеры.

Рабыней, которой поручили позаботиться об этом, была Екатерина; она приблизилась к царю с множеством рюмок на подносе. Когда она остановилась перед Петром, он посмотрел на нее долгим взглядом, забыв, казалось бы, зачем она подошла. Потом, наконец, голосом нежней нежного:

― Екатерина, ― сказал он, ― кажется, между нами больше нет тех, таких добрых отношений, какие сложились в мой первый приезд.

Екатерина опустила глаза, и поднос в ее руках дрогнул так, что рюмки на нем зазвенели, соударяясь между собой.

― Но я вполне уверен, ― добавил он, ― что мы заключим мир этой же ночью.

Затем, резко повернувшись:

― Меншиков, ― сказал он, ― ты знаешь, что я забираю ее с собой?

Сказано ― сделано; он поднялся, взял свою шляпу, надел ее на голову, предложил Екатерине взять его под руку и в самом деле повел ее в дом, где расположился. Назавтра и напослезавтра он видел Меншикова, но ни словом не обмолвился, что отошлет ему Екатерину; только на третий день, обсудив с ним множество государственных дел, сказал ему, вдруг, без лишних слов:

― Слушай, я оставляю Екатерину, она мне нравится; нужно, чтобы ты уступил ее мне.

Меншиков не в силах был ничего ответить, настолько сжалось его сердце; он сумел только отвесить низкий поклон, и когда отступал к выходу:

― Кстати, ― сказал ему царь, ― ты должен вспомнить, что бедная девочка почти нага, и ты ей пришлешь, надеюсь, кое-что из одежды. Хочу, чтобы она была nipper ― одета соответствующим образом; ты слышишь, Меншиков?

Слово, что мы выделяем, он произнес по-французски, чтобы придать ему большую значимость.

Меншиков знал своего господина и разумел, какого тот ждет исполнения. Он собрал все, что мог, из женской одежды, подходящей размером для Екатерины, присоединил к нарядам ларец с восхитительными диамантами и все это послал фаворитке с двумя рабами, которые поступали в ее распоряжение на то время, на какое она пожелает оставить их у себя. Когда рабы принесли эти вещи, Екатерина находилась в спальне царя; она их увидела только тогда, когда пришла в свою. В высшей степени изумления при виде у себя нежданных даров, вернулась к царю и с шаловливой ― ее женский скипетр ― и игривой ― ее женская корона ― улыбкой:

― Я бывала довольно часто и подолгу в ваших апартаментах, и вы могли бы заглянуть в мои, ― сказала она царю, ― пойдемте, покажу вам кое-что интересное!

Царь пошел с нею. Как и Меншиков, сначала господин, он начал обращаться в раба. В своей спальне она показала на кипу нарядов, только что присланных Меншиковым. И добавила посерьезневшим тоном:

― То, что я вижу, говорит мне, что я останусь здесь столько времени, сколько будет угодно вашему величеству; а коли так, нужно, чтобы ваше величество знал о богатствах, которые я ему приношу.

И, смеясь, она стала разбирать и раскладывать наряды на кровати и по стульям. Обнаружила ларец, завернутый в последнее платье.

― О! ― вырвалось у нее. ― Наверняка ошиблись, это не мне.

Но после этих слов, подталкиваемая любопытством, она открыла ларец; в нем лежали перстень, колье и другие изделия с драгоценными камнями на сумму 20 тысяч рублей. Тогда, пристально глядя на царя:

― Это презент моего прежнего или нового хозяина? ― спросила она. ― Если это от Меншикова, то он роскошно провожает своих рабов.

Она осеклась, вдруг, замерла без движений, как стояла, и онемела. Две слезы выкатились из ее глаз.

― Бедный Меншиков! ― прошептала она.

Затем, делая усилие над собой:

― Если эти подарки присланы моим прежним хозяином, ― сказала она, ― то верну их ему без колебаний.

И глядючи на бесценный перстенек:

― Вот все, что я хотела бы получить от него на память, ― заключила она, ― этого перстня достаточно, чтобы вспоминать о его доброте ко мне. Не хочу других его богатств… Увы! Я получала от него то, что дороже бриллиантов.

И не в силах сдерживаться дальше, она залилась слезами и упала в обморок.

Петр кликнул придворных, и только рейнское вино из Венгрии помогло ей прийти в себя. Когда она совладала со своими чувствами, Петр сказал, что эти алмазы ― сувенир Меншикова, что она должна их хранить, и что он признателен своему фавориту за такое благородное отношение к ней.

― Прими, ― сказал он, ― и я исполнюсь благодарности.

Пришлось принять.

Мы сказали, что Петр должен был позвать придворных, потому что Екатерина никак не приходила в себя; на его зов сбежались, и каждый отметил, как бережно и заботливо, приняв роль врача, он оказывал ей помощь, возвращая ее к жизни. Это потому бросалось в глаза, что столь тонкое обращение с другими не было свойственно царю, и многие разглядели в этом глубокую и серьезную страсть. Они нисколько не ошибались. С этого момента, пока Петр оставался в Ливонии, он никому не показывал и ни с кем не говорил о Екатерине; когда же для него настало время вернуться в Москву, он поручил капитану охраны сопроводить ее в столицу, рекомендуя предусмотреть все, что может ей понадобиться в дороге, и приказывая, сверх прочего, каждый день сообщать о ней.

С приездом в Москву Екатерина была устроена в далеком от большого света, расположенном на отшибе квартале, у дамы хорошей фамилии, но заурядной судьбы. Перешедший в разряд влюбленных, для кого тайна ― непременное условие, царь появлялся в доме, чтобы увидеть Екатерину, в широкополой шляпе, надвинутой на глаза, и длинном плаще на плечах. В этом доме она родила царевну Анну и царевну Елизавету; обе появились на свет незаконнорожденными, потому что это случилось при браке Петра с Евдокией и Екатерины с ее гвардейцем.

В то время Луи XIV заражал мир собственным примером, и Петр во многом подражал французскому королю.

Оставим Екатерину в ее пригородном домике мечтать о будущем величии и вернемся к Петру, который основал Санкт-Петербург.

Когда приходят к выводу, что он привязан к Москве своей любовью или трудами, когда не сводят глаз с законодателя, диктующего законы, реформатора, переделывающего духовное ведомство, основателя работных домов, домов призрения нищих, домов просвещения, коллежей, академий, школ и всякого рода мануфактур, производящих все ― от булавки до пушки, он оказывается, вдруг, в самый неожиданный момент, в 180 лье от Москвы ― на низком, заболоченном, вредоносном для здоровья, пустынном невском  островке и, топнув ногой по этой грязи, говорит:

― Здесь будет Санкт-Петербург.

Здесь! Почему здесь? Почему отдается предпочтение нeвыгодной и гнилостной земле, дикому климату, в котором зима царствует восемь месяцев в году; этой изменчивой, с песчаными отмелями реке подо льдом, по которой не смогут пройти к морю военные корабли, спущенные на воду в Санкт-Петербурге, если их не тащить машинами или лошадьми? Разве он не знает, что эти пресные воды быстро разлагают деревянную обшивку кораблей? Разве он не видел того одинокого дерева с отметками разных наводнений от реки? Это каприз самодержца, это фантазия завоевателя.

Нет, это далеко не каприз; нет, это нисколько не фантазия. У такого мужа, как Петр, каприз и фантазия ― на пустяки, и никогда ― для серьезных дел? Нет: его выбор, напротив, есть результат строжайшего логического расчета и далеко идущих замыслов.

Препятствия, которые перед ним ставит природа, и на которые люди обращают его внимание, ― мелкие затруднения, и только. Разве не ясно, что три самые важные части света ― Европа, Азия, Америка ― сходятся к северному полюсу? Россия, расположенная там, где сближаются меридианы континентов, является американской, азиатской и европейской страной одновременно. Русская империя, до тех пор сосланная на край света, почти неизвестный Европе, готовилась войти в контакт с Америкой через Берингов пролив; с Азией ― через Каспийское море; с Европой ― через le Pont-Euxin (фр./лат.) ― Черное море и Балтику. Таким образом, победами на суше и на море он спешит дать своей империи во владение просторы трех миров; следовательно, орлиным взором основатель разглядел в болотах Невы и в глубине Финского залива место соединения этого великого ансамбля.