Если бы вы написали такое четверостишие, дорогой читатель, то не подписались, я ― тем более. Правда, если бы вас попросили исполнить его по-русски, как месье Белазетский сделал это по-французски, то вы были бы очень затруднены. Но у вас было бы преимущество перед ним в том, что вы не стали бы этого делать.

На следующий день Троица была осмотрена до дна, мы оставили Муане сделать наброски по своему выбору и уехали.

Две дороги ведут из Троицы в Елпатьево, если можно называть дорогами подобные пути.

Условились, для того, чтобы увидеть всеми нашими четырьмя глазами ― два глаза Калино были не в счет ― Муане поедет по той из двух дорог, которой мы пренебрежем. Муане со своей телегой обладал бесспорным правом проехать, где угодно. Ему досталась приозерная дорога.

Пусть от меня не ждут других справок об озере, кроме следующей. Оно производит точно таких же сельдей, как и океан. Я вырвал обещание у Муане их отведать, чтобы удостоверить факт. Что же касается Калино, то он, по праву малоросса, никогда не ел селедку, и я не мог здесь на него положиться.

Наша дорога слыла лучшей; это заставляло думать о той, которой следовал Муане. Впрочем, она предложила мне одну любопытную штуку тем, что была мне совершенно неизвестна: дорога в виде уложенных одно к другому и связанных между собой еловых бревен была проложена через зыбкое болото. Она имела 30 футов ширины. Проехав всю эту ходящую ходуном под копытами коней и колесами нашего экипажа подвижную дорогу длиной более версты, я искренне сожалел, что ее не увидел Муане; хотел бы, чтобы он зарисовал эту самобытность. По прибытии в Елпатьево я узнал, что мое желание исполнилось: первое, что мне показал Муане, был вид, мог бы поручиться, нашего болота и гати. Все просто, такое же болото и та же гать. Нарышкин уверял нас, что в России немало таких болот и таких гатей, и что мы очень похожи на детей, которые набивают карманы галькой, когда впервые выходят на берег моря.

Дидье Деланж предупредил, что нам предстоит въехать на некую песчаную гору, где забыли уложить еловую гать, что ситуация, возможно, будет трудной. Поминутно мы спрашивали Деланжа:

― Мы уже на песчаной горе?

― Нет, ― отвечал нам Деланж. ― Когда будете там, отлично это увидите.

На второй станции запрягли в экипаж восемь лошадей вместо четырех, а мы сомневались, что приблизились к malo sitio ― плохому месту, как говорят в Испании. Восьмерка коней сразу понесла как ветер; у нас был вид его величества императора всея Руси. Через полчаса этого великолепного бега увидели узкий желтый надрез на холме, ведущий вверх.

― Это и есть та крутая тропа, что вы называете горой песка, Деланж? ― спросил я.

― Она самая.

― Хорошо! Я ожидал увидеть нечто вроде Монмартра или Чимборасо[217]. И ради этого взрытого кротом бугорка вы велели запрячь в экипаж восемь лошадей?

― Ради него; и бог знает, не понадобиться ли еще восемь других!

Я не видел еще на Сураме 62 быков с экипажем английского посла в Персии, так что находил, что 16 лошадей было бы большой роскошью для четырех персон.

― Ба! ― сказал я Деланжу, ― будем надеяться, что обойдемся там тягой 12-ти.

― Pachol, pachol! ― Пошел, пошел! ― крикнул Нарышкин ямщику.

Ямщик хлестнул лошадей, которые удвоили скорость и довольно лихо взлетели на склон холма; но вскоре их бег замедлился; с галопа перешли на рысь, с рыси ― на шаг, и, наконец, они остановились.

― Довольно? ― спросил я.

― Довольно, приехали, ― ответил Деланж.

Я высунулся из экипажа; в песке лошади увязли по брюхо, экипаж ― по кузов.

― Дьявол, ― выругался я. ― Думаю, нужно срочно облегчить экипаж. И открыл дверцу, и спрыгнул на землю. Едва коснулся песка, как вскрикнул.

― Что такое? ― спросила Женни, совсем испуганная.

― А то, ― ответил я, хватаясь за подножку, ― что сейчас исчезну в зыбучих песках, как Эдгар Равенсвудский[218] ― ни больше ни меньше, если вы не подадите мне руку.

Вместо одной, три руки протянулись ко мне; я вцепился в самую сильную из них и достиг цели, выбрался на подножку.

― Хорошо, что скажете теперь о моей песчаной горе? ― спросил Деланж.

― Утверждаю, дружище, что она более пуста, чем высока. Но дело не в этом; нужно покинуть экипаж и добраться до твердой земли.

― Каким образом? ― осведомилась Женни, начиная беспокоиться.

― О! ― сказал я. ― Не пугайтесь; поступим сейчас по закону для погибающих кораблей.

― Для начала, я не сойду, ― сказала Женни.

― Сейчас вы увидите, что сойдете и доберетесь до земли так же легко, как трясогузка.

― Ничего лучшего и не прошу при достаточной безопасности.

― Поднимитесь сначала вы, прелестная сильфида[219]. Встань и ты, последний лентяй!

Женни и Нарышкин поднялись.

― Это уже дает нам четыре подушки, да две подушки с козел ― шесть. Передайте нам две ваши подушки, Деланж. Тут и так очень хорошо.

Нарышкин смотрел на мои манипуляции, ничего не понимая. Я встал на подушку, что положил на песок у подножки, затем ― на другую, что бросил дальше, и на следующую, что бросил еще дальше.

― О! Понимаю, ― сказала Женни. ― Дорогой друг, меня больше не удивляет, что вы пишите романы: вы полны воображения.

Я взял в охапку три другие подушки и, включая три первые, устроил если не мост, то, по меньшей мере, опоры моста, последняя из которых почти касалась твердой земли.

― Пойдемте, ― сказал я Женни.

Она скакала с подушки на подушку, как трясогузка перескакивает с камня на камень. Затем оказалась на земле и вскрикнула от радости.

― Вот, женщины спасены! Спасаем стариков; твоя очередь, Нарышкин.

― Старик, старик, ― ворчал он, ― я на два года моложе тебя.

― Не могу сказать, что якобы ты не старик, не правда ли, Женни?

Женни рассмеялась, но не ответила. Нарышкин, в свою очередь, добрался до равнины. Я последовал за Нарышкиным. Деланж ― за мной, собирая подушки по мере приближения к нам.

― Что теперь нам делать? ― сказал Нарышкин. ― Глупость Деланжа! Почему ты не выбрал другую дорогу?

― Для начала, не ворчи, барин, и сядь; у тебя три подушки для тебя на одного; две для Женни, одна для меня; видишь, с тобой обходятся по твоему рангу.

― Из-за этого мы опаздываем к обеду.

― Приедем к ужину, такой случай предусмотрен.

Затем, повернувшись к Деланжу:

― Деланж, друг мой, ― сказал я ему, ― вы говорили о восьми других лошадях, не так ли?

― О, думаю, здесь четырех будет с нас достаточно.

― Иди за четырьмя, Деланж; но прихватите двух человек и доску.

― Слепо вам повинуюсь, ― сказал Деланж.

― Я тебя ни мало не спрашиваю, что ты хочешь сделать с доской, ― сказал Нарышкин.

― Этого тебе не понять; я назвался капитаном судна, потерпевшего крушение: спасательные работы ― мое дело.

Деланж велел кучеру выпрячь коня и тянул его на вожже до тех пор, пока не перетащил на твердый грунт. Как только животное надежно стало на ноги, Деланж вскочил на него и помчался во весь опор.

― Кстати, ― крикнул я ему, ― прихватите веревки, по возможности, самые длинные и самые прочные.