Могучие вековые дубы среди лужаек, пруды, аллеи, тишина и чистокровные скакуны в станках старинных конюшен. Доверчивые, общительные жеребята, остроухие внимательные кобылы и отцы-производители с родословными на манер королей. Про этих аристократов знает весь коннозаводческий мир, цены на них предлагаются шестизначные.

Вывели Анилина, феноменального скакуна, трижды взявшего главный европейский приз, «лошадь столетия». Понимая, что им любуются, дивной красоты жеребец стал малость кокетничать: зубами тянул из рук конюха ременной повод, лез, выгибая шею, в карман за сахаром, потом, когда сняли узду, показал в деннике и рысь, и картинный шаг. Вот и свежесть заповедной Кубани, края мягких трав, солнца, прохлады и тучной земли, с жизненной силой природы, способной на совершенные, идеальные творенья! Что Месопотамия с пропавшим деревом познания добра и зла — вот Анилин, и комментарии излишни!

В кабинете главного агронома Ткачика (секретарь ласково зовет его Валей) пахло летом, сенокосом: благоухали снопы люцерны, тимофеевки. Недилько «кулачил» запасливого агронома, добывая семена трав для потрепанных эрозией хозяйств.

— До этого района я сам не знал, что такое бобово-злаковая травосмесь. Чудо, красотища! У Вали и костер, и житняк, и клевер, густющий ковер, но по сорок центнеров сена берет, а мы что на плато получаем? Пыль да беду. До войны, это точно, там всадник в травах скрывался, а содрали дернину — ни урожаев, ни покоя внизу: главный очаг эрозии для всего района. Своя целина нужна была, как отстать! Нет, тысяч двадцать гектаров этой головотяпской пашни надо залужать. Ну да, сразу — «кто позволит?» Но внизу-то виднее. Лесополосы… Когда еще они станут действовать, через пятнадцать лет? А трава — через год, зеленый пластырь. Гасить пожар — это не давать ему заняться.

Лечить землю травами — это целинный, бараевский разговор. Да, Андрей Филиппович читал о работах Шортандинского института, после ураганов в край приезжал для консультаций сотрудник оттуда. Что ни говори, а единственный серьезный опыт погашения эрозии у нас пока — в восточных степях, надо заимствовать. Различия большие: там нет озимых, Кубань же на них стоит, интенсивность тоже несравнимая. Ясно лишь, что лесополоса — последняя линия обороны, надо облегчать ей работу.

Зимнюю беду Недилько тоже, как и курганинский коллега, переживает как личный срыв, но говорит о собственной вине:

— Это ж мы заставляли ровнять зябь! Чтоб ни глыбочки, боже упаси. А где не успели прикатать, разутюжить, там целы и глыбы, и почва. Начинала всюду зябь, с осени подготовленная нами для ветра — лучше не надо… Никто за нас «Армавирские ворота» не закроет. А не закроем — будет весь двор разорять, пока не пустит с сумой, разводи тогда ирригацию.

План 1948 года, по мнению Андрея Филипповича, для своего времени технически был приличным, но теперь интенсивность несравнимо выросла, главной опасностью становится не так даже засуха, как выдувание почвы; значит, и в комплексе мер акцент должен быть переставлен.

Настроения — дело изменчивое, особенно в среде дисциплинированной: тут речь о вполне определенном времени. Но если уж добиваться всеохватной почвозащитной системы, надо достичь единомыслия в оценке происшедшего, а это целый этап воспитания — нравственного, научного и хозяйственного.

А план 1948-го — что, если бы он был выполнен?

Журнал «Москва» во втором номере 1968 года напечатал заметки В. Чивилихина «Земля в беде», вызвавшие немалый отзвук, что объяснимо и достоинствами статьи, говорящей в основном о смыве почвы на Украине, и тем, что об эрозии у нас пишут мало и холодно. То настроение — «если бы» — здесь дотянуто до выводов: вина за развитие губительных почвенных процессов возлагается исключительно на «период хозяйственных шатаний», когда был остановлен «План» (автор так, с прописной, обозначает постановление 1948 года «О плане полезащитных лесонасаждений, внедрения травопольных севооборотов, строительства прудов и водоемов для обеспечения высоких и устойчивых урожаев в степных и лесостепных районах европейской части СССР»). Пора хрущевских «шатаний» обошлась чрезвычайно дорого, и все же ряд моментов статьи вызывает желание спорить.

«Можно сказать, что мир ахнул, восхищенный масштабами и сутью Плана», — пишет автор. Полно, таким ли уж дивом для «мира» были и масштабы, и суть? Известно, что служба охраны почв, созданная конгрессом США в 1935 году, в то время как раз подводила пятнадцатилетние итоги: было построено 393 тысячи прудов и водоемов, 811 тысяч миль террас, введены на 23 миллионах гектаров почвозащитные севообороты, выращены на 130 тысячах гектаров лесополосы. Специалисты службы во главе с американским «отцом охраны почв» Хью Беннетом консультировали почвенные мероприятия в Европе, Африке, Южной Америке, на Кубе, так что писать о новизне сути и, следовательно, о восхищении будет явной передержкой.

Но вот и валютное, так сказать, выражение объема вины: «Ведь План преобразования природы по лесным защитным полосам к итоговому 1965 году был выполнен едва ли на одну пятую. И не без основания многие считают теперь, что если бы все шло нормально, то, возможно, портам Одессы, Николаева, Херсона и Новороссийска никогда бы не пришлось разгружать заморский хлеб, а червонное золото, в котором веками концентрировался труд нашего народа, не лежало бы сейчас в американских сейфах…»

Тут главное прояснить — что понимать под категорией «нормально». Только ли лесопосадку или и изъятие продуктов у колхоза по символическим ценам, практически даром? Как не связывать то червонное золото с хронической недоплатой своим колхозникам, с размытым и трудно восстанавливаемым чувством хозяина в поле! Только ли гнездовые посадки дуба вводятся в норму или и массовые вырубки плодовых насаждений в хуторах, селах и станицах, вызванные налоговым обложением и вызвавшие печатные протесты (вспомним тогдашнюю статью М. А. Шолохова)? Как отрывать техническую задачу от экономических условий, в каких она должна была выполняться! Основной груз работы ложился на колхозы (площадь государственных лесополос была определена в 118 тысяч гектаров, внутрихозяйственных — в 5709 тысяч). И если уж «ахнули» где, то, несомненно, в разоренных войной, потерявших кормильцев селах Сталинградской и Ростовской, Днепропетровской и Курской областей. На посадки, верно, выходили целыми колхозами, сажали за год пятилетнюю норму, были и подлинные энтузиасты, беззаветные радетели — любовь к дереву, в конце концов, в крови.

Но если и урожай сего года не давал реального хлеба и денег, то как могла рассчитывать на подлинное старание полоса, создаваемая для роста будущих сборов? Даже на Кубани, где, по присказке, из оглобли вырастает тарантас, лесопосадки погибли на десятках тысяч гектаров. Замена дуба акацией, лохом и прочим, согласие на непродуваемую конструкцию с поглощением ею больших площадей — следствия бесхозяйственности колхозника, как и погубление посадок стерневыми палами, плугами и т. д.

Как бы ни был он хорош технически, именно экономической невыгодностью для главного исполнителя, колхозника, план был обречен на провал. Что не было «нормального» во взаимоотношениях колхозов с государством, лучше всего показали решения сентябрьского (1953 г.), а особенно мартовского (1965 г.) Пленума ЦК КПСС, во много крат поднявшие закупочные цены на сельхозпродукты. Эквивалентный обмен, принцип рентабельности, положенный в основу работы, сочетание государственного планирования с хозяйственной самостоятельностью и инициативой «внизу» — вот нормали, на которых только и может прочно строиться всякое большое дело.

Если государственная часть плана (создание магистральных полос, гигантских водохранилищ и т. д.) могла быть и в основном была выполнена, а колхозная с толком, не для отчета, — не могла, то отсутствие стыковки должно было породить тяжелые явления — и породило их. Сам В. Чивилихин убедительно пишет, какую беду для земли принесли днепровские «моря». Подтачиваются и обрушиваются в воду миллионы тонн почвы, исчезают луга, леса, пашни. По словам автора, необходимость оградить от размыва Чернечью гору, на которой лежит Тарас Шевченко, заставила создать Каневскую мелиоративную станцию, святыня спасена. Можно добавить к этому, что курган славного казака Ивана Серко под Никополем подмыт Каховским морем, что в Цимлянском водохранилище на Дону ежегодно аккумулируется два миллиона тонн твердого вещества, оно, как и волжские моря, стало гигантским отстойником, что скопления ила ежегодно уменьшают вместимость водохранилищ на шесть-семь процентов, что под искусственными мелководьями пропадают сотни тысяч гектаров благодатных почв.