Кириллович не хуже южного хозяина понимает преимущества специализации. Убыточную свиноферму из десяти маток он ликвидировал, зато рассчитывает на сорок голов увеличить молочный гурт, от которого можно получать чистый доход. Сам он пользуется доверием в районе. В пору сенокоса соседние председатели не отказали ему в займе, Кириллович добыл десять тысяч рублей и уплатил косарям. Работает тридцатисемилетний хозяин не щадя сил и здоровья. Маряшин рассказывал, что осенью, в распутицу Кириллович пригласил его пройтись по бригадам. Ходили по колено в грязи три дня, обошли же только шесть деревень.

Итог первого года работы Кирилловича — восемнадцать с половиной тысяч рублей убытка. Лен ожидаемого дохода не дал — сушь прихватила, а на него была вся надежда. От продажи зерна (урожайность — 5,9 центнера) колхоз понес убытки — по 7,5 рубля на каждом Центнере. Выручка за молоко (производится его по 120 центнеров на сотню гектаров угодий) только покрывает затраты. Председателю позарез нужно было десять тысяч рублей, чтоб рассчитаться по гарантийной оплате — выдать рубль сорок копеек за человеко-день в животноводстве и восемьдесят копеек в полеводстве. Кстати говоря, сумма подоходного налога, уплаченного убыточным колхозам, как раз и составила десять с небольшим тысяч рублей.

Кириллович шутя заметил, что он сейчас, как конник на распутье, должен выбрать из трех дорог: или не возвращать банку аванс за лен, или не отдавать долг колхозам, выручившим в сенокос, или просто не рассчитать колхозников. Последний путь — гибельный. Имея под боком точную и щедрую в расчетах Визьму, обманывать нельзя. И так с доярками сущая беда. Сейчас одну группу коров доит секретарь сельсовета Мария Викторовна — у нее декретный отпуск, сына родила. Но это выход временный, отпуск к концу, а других здоровых женщин в той бригаде нет. Теперь же обязательно надо поднимать оплату и в полеводстве. Главная доходная отрасль — льноводство. Держится ленок заботами и хлопотами старушек, сыновья и дочери которых или в Визьме, или в Череповце, на металлургическом комбинате. С января начинает действовать закон о колхозных пенсиях, он даст старушке примерно те же деньги, что она добывала на льне. И если не заинтересовать пенсионерок лучшими, чем прежде, заработками и не уговорить к тому же, ленок осиротеет.

За год Кириллович разобрался со сложным земельным хозяйством и выработал свой твердый взгляд. Сельскохозяйственных угодий много — 3104 гектара, но сенокосы и выпасы закустарены, заболочены, засорены камнями. Считается, что в пашне 853 гектара, но ста двадцати гектаров он не нашел — давно уже лесом заросли. А из оставшейся пашни двести пятьдесят гектаров — мелкий контур, клочки от полугектара до полутора гектаров, сильно засоренные камнями. Урожаи на этих латочках ничтожны, чистого дохода от них не жди, а затраты на тракторную обработку громадны.

Летом мне довелось видеть, как пашется одно закамененное поле — чуть повыше деревеньки Замошье, километрах в десяти от центра колхоза. Крестьяне старинной монастырской деревни веками выбирали камень и складывали его в кучи. Между кучами создавалась полоса в пять-шесть проходов сохи. Сеяли вручную, убирали серпом. Теперь же среди серых пирамидок сновал «Беларусь». В пахоте было что-то от циркового трюка. О качестве вспашки говорить не приходилось — главное было не разбить трактор. А сеять, убирать? Конечно же, вручную.

Но если полоска и чиста, надо ведь добраться до нее. Дороги в «Мире» фантастические. Я как-то сказал Кирилловичу, что его пути сообщения составлены из весенней алтайской распутицы, саянского бурелома и васюганских болот. Он принял этот «комплимент», только попросил не забыть валуны. Уже доставка комбайна СК-3 на поля былой деревеньки Ярглойды — свидетельство виртуозного мастерства механизаторов. А как перебрасывают комбайн в Перхлойду, я так и не смог понять.

Словом, контур мелкий, а разорение от него крупное. Кириллович убежден, что нужно менять способ использования этой земли: залужить клочки, создавать на них долголетние культурные пастбища. Пусть корова сама собирает урожай меж валунов.

Но это значит — исключить из пашни? Это значит — вносить удобрения под траву? Сергей Владимирович Маряшин не торопился одобрить эти задумки. Вернее, внутренне секретарь с этим был давно согласен, но за потерю пашни и без того били, а удобрений и под зерновые не хватает.

Мы уже собирались в Мироново, когда перед отводом — жердевыми воротами, преграждающими въезд в каждую деревню, — встал «газик» Дмитрия Федоровича. Поехали вместе.

Заколоченная изба — явление на Вологодчине не редкое. Но когда хмурым зимним вечером видишь целые порядки заколоченных домов, когда ни шум мальцов на ледяной горке, ни гармонь, ни частушка не нарушат тишины, становится сумно. Оставив машины, мы пошли к мироновской ферме.

Дмитрия Федоровича здесь покинуло то бодрое настроение, с каким он приехал.

— Охо-хо, Кириллович ты Белозерский, про тебя впрямь можно сказать, как про старца писано: «никому от человек тут живущу»…

— Да нет, в Миронове с доярками нормально, — возразил председатель, — ферма укомплектована.

Ферма глубинной Вологодчины так же не похожа на мощные южные комбинаты молока, как мелкий контур — на кубанские поля. В рубленом коровнике обычно двадцать — тридцать буренок, управляются с ними две доярки. Оборудовать здесь механическое доение невыгодно, низка отдача и от других затрат. Благо, если свет проведут.

У меня на мироновской ферме есть знакомая, Анна Павловна Яковлева, цветущая, никогда не унывающая женщина. Мы дождались прихода Анны и напарницы ее Клавдии, потолковали с ними. У Анны неприятность: мужа ее, бригадира, Кириллович за пьянство снял с работы. Снял-то в общем правильно, никакого сладу с мужиком уже не было, да только от вил и топора он отвык, избаловался на руководстве, теперь трудно ему, как бы в леспромхоз не подался. И еще забота: уже восемнадцать лет Анна на этой ферме, а выходного до сих пор ни разу не получала. Разве ж это правильно? Другие и в Белозерск ездят, и постирать, погладить могут днем, а она и в праздник с коровами — их ведь не бросишь. Тут Кириллович возразил: ведь ходили ж они с мужем на Октябрьскую в Рагозино, и стопочка была, и плясали даже. Анна махнула рукой — только часик и посидели…

Мы проехали на поля, и уже затемно Кириллович подвез нас к полуразрушенной церкви, стоящей на околице Борков. В церкви горел свет, тарахтел движок. В стене были прорублены широкие, чтоб трактору войти, ворота. В алтаре работал генератор, в притворе тускло блестел токарный станок. К изображениям Ильи Пророка и святого Василия были приколочены таблички с правилами техники безопасности. Это была механическая мастерская колхоза. На колокольне гомонили, устраиваясь на ночь, галки.

Кириллович заехал сказать Вене-электрику, чтоб не давал света на льносушилку: она без присмотра, долго ль до пожара.

Выходя из церквушки, Дмитрий Федорович пошутил:

— Говорил же я, что вологодская божественность служит экономике! И Кириллу служила, и Кирилловича выручает.

Уже поздним вечером за самоваром мы, как говорится, подбивали итоги. Если и дальше только латать дыры, ставить подпорки и склеивать трещины, толку не будет. Дмитрий Федорович, глядя теперь уже чуть со стороны, судил резко и категорично. Рассказав о фресках в Кириллове, он заключил, что и от Кирилловича требуется целый цикл хозяйственных «чудес». Первое — «об умножении стад». Одновременно с этим — «о создании долголетних культурных пастбищ на землях мелкого контура». Затем — «о полной норме удобрений под все культуры». И в результате — «об уравнивании доходов колхозника и рабочего лесной промышленности». Кириллович же, явно переоценивая возможности гостя, требовал от него чуда «о повышении закупочных цен».

Посмеявшись, мы стали прощаться.

IV

Колхоз «Мир» — отстающий, конечно, но уж никак не худший среди вологодских сельхозартелей. Всего в области 369 колхозов, из них считаются отстающими 114. Есть артели, где всего двадцать — тридцать трудоспособных.