— Ну, теперь опять за старое возьмешься, — сказал отец.

— Нет, я слишком устала, — вздохнула она.

— Попробуй заснуть.

Мать закрыла глаза. Она неподвижно лежала на спине, выпростав руки из-под одеяла, и чувствовала, что усталость постепенно растворяется, распределяется по всему телу, как вода, растекающаяся по поверхности.

Верно, она задремала. И вдруг проснулась. Отец храпит.

Знать бы, который час.

Стараясь, чтобы не заскрипела кровать, мать осторожно встала. Ногой нащупала на полу туфли. Не пошла, а, можно сказать, скользнула к окну.

Гул как будто не такой сильный и, главное, не такой непрерывный.

А вдруг все кончилось? Как бывает при отступлении? Ведь должен же быть какой-то промежуток между теми, что убегают, и другими, теми, что настигают?

И ей стало страшно, что гул прекратится.

Что, если это уже они? Если промежуток между одними и другими пройден, пока она спала?

Удары колокола. Это в лицейской часовне. Это пробило четверть.

Звезды меркнут. На востоке над вершиной холма небо побледнело. Светает.

Может, уже идут немцы… Немцы, которые с наступлением утра будут обходить дома и брать способных носить оружие мужчин… И молодежь тоже…

Мать подошла к кровати, где все еще храпел муж. Она постояла в нерешительности, но потом сжала рукой его плечо, слегка встряхнула. Храп прекратился. Отец ворчит, потом приподымается на локте:

— Что случилось?

— Вставай, вставай.

— Что случилось?

— Мне кажется, что теперь идут боши.

— Что ты выдумываешь!

— Вставай, Гастон, надо узнать, что делается.

Отец сел на кровати. Он почесывает шею.

— Но как ты собираешься это узнать?

— Надо пойти посмотреть.

— Если это они, лучше сидеть дома. Ночью никогда не знаешь, что может случиться.

— Мне неспокойно. Если еще есть время, я бы хотела отправить Жюльена.

Отец не шевелится. Мать настаивает.

— Вставай, пойдем, пойдем вместе.

Отец встает. Нащупывает одежду. Мать уже на лестнице. Она слышит, как он натыкается на кресло и ворчит:

— Ну и ночь… Господи, ну и ночь!

32

В кухне мать зажгла карманный фонарик и посмотрела на будильник. Двадцать минут второго. Она погасила фонарик и открыла дверь. Отец уже вышел на крыльцо.

— Ну, что ты собираешься делать? — спросил он.

— Дойдем до конца нашей улицы.

Они вышли из сада. На Школьной нет никого, только кое-где чуть виден свет. Они пошли дальше, держась поближе к заборам, и остановились метрах в двадцати от перекрестка.

— Говорят по-французски, — сказала мать.

— Вот видишь.

Теперь они пошли уже быстрей. На стоянке увидели две машины, у тротуара какие-то мужчины чинили мотор, светя карманным фонариком. Женщина, тоже с фонариком, набирала у фонтана воду.

— Была бы проволока, — сказал один из мужчин, — можно было бы прикрутить и ехать дальше, выдержала бы.

Отец подошел ближе.

— Поломка? — спросил он.

Человек с фонариком поднял голову.

— Влипли, — сказал он. — Черт знает как влипли.

Другой спросил:

— А вы случайно не механик?

— Нет, — сказал отец, — ничего похожего.

— И конечно, здесь, в этой дыре, механика сейчас не найти?

— Должно быть, что так, — сказала мать.

— Вы здешние? — спросил человек с фонариком.

— Да.

— Не могли бы вы продать нам кусок проволоки?

— Я проволокой не торгую, — сказал отец, — но, думаю, проволока у меня для вас найдется. Вам много нужно?

— Нет, с полметра.

— Ладно, пошли.

— Вы чудо, а не человек, — сказал тот, что в фонариком.

Потом, обратившись к одному из своих спутников, прибавил:

— Ты пойдешь с ним, Тонен?

Тонен пошел с отцом, тот обернулся к матери:

— Ты меня здесь подождешь? — спросил он.

— Да, — сказала мать.

Вернувшись с водой, женщина села на подножку машины. Она направила на мать фонарик и спросила:

— А далеко идти за проволокой?

— Нет, — ответила мать, — несколько минут ходу… А вы откуда, издалека?

— Из Нанси, — сказала женщина.

— По-вашему, где они сейчас?

— Не знаю, но намного от нас не отстали.

— Конечно, — подтвердил мужчина, — мы потеряли уйму времени из-за этого проклятого рыдвана, через каждые десять километров по часу стоим.

Мать собиралась расспросить еще, но тут какой-то человек, шедший с Солеварной улицы, налетел на них:

— Вы что, рехнулись, болваны, погасите свет! По бомбам соскучились?

Женщина погасила фонарик, а мужчина, наоборот, направил свет на того, кто кричал. Кричавший был офицер. На его кепи поблескивали галуны.

— Вы что, не понимаете? — крикнул он.

Фонарик погас.

— Думаешь, они без нас не знают, где дороги? — проворчал штатский.

Офицер уже повернул обратно. Мать бросилась за ним.

— Мосье, мосье! — крикнула она. — Пожалуйста, остановитесь на минутку.

Он остановился. Она плохо различала его в чуть брезжущем свете.

— У меня семнадцатилетний сын. Скажите, что мне делать? — спросила мать. — Скажите, ему надо уехать?

Офицер резко бросил:

— Семнадцатилетний? Призыва какого года?

— Простите?

— В каком году он родился?

Офицер явно терял терпение.

— В тысяча девятьсот двадцать третьем.

— Призыва сорок третьего года. Будет мобилизован. Пусть уезжает.

Мать молчала, не зная, что сказать. Офицер сделал несколько шагов, снова остановился, спросил:

— А средство передвижения у него есть?

— Есть велосипед.

— Прекрасно. Самое лучшее дело. На велосипеде всюду проскочишь. Если бы у всех были велосипеды, не получилось бы такого затора. — Он помолчал, потом прибавил: — Армия переформировывается к югу от Луары. Пусть едет на Луан, дорога туда, должно быть, не так забита, как дорога на Бурк. Пусть катит на Турню. Оттуда его, конечно, направят на Мулен или Клермон-Ферран. По всему этому району будут сборные пункты.

Он повернулся и пошел прочь.

— Спасибо, — крикнула мать ему вдогонку. — Спасибо, мосье.

Когда она вернулась обратно, мужчина, оставшийся около машины, усмехнулся и проворчал:

— Видал я много психов, но такого… Правда, должен сказать, что даже в армии таких не больно много.

Мать остановилась возле автомобиля. Она видела светлую рубашку мужчины. Женщина все еще сидела на подножке. Когда мужчина замолчал, она обратилась к матери.

— Послушайте, я не знаю, что вам там понасказал этот субъект, города, которые он называл, мне неизвестны. Но все это чепуха, и вашему сыну совсем ни к чему. Пусть едет на юг. Самым коротким путем. Все остальное вздор.

— А главное, пусть не слушает военных, — вступил в разговор мужчина. — Они себя подстегивают. Не хотят признать, что проиграли войну. Луара! Луара! Тоже придумают. — Он уселся на подножку, рядом с женщиной, и продолжал: — Каковы наши дела, для меня ясно. Пусть ваш сын и не думает ехать в том направлении, что он указал. Это на запад. Я даже не уверен, возможно, это немного и на север. Нет, тут надо без дураков. Стоит ли удирать для того, чтобы столкнуться где-нибудь в лесу нос к носу с бошами?

Тем временем вернулись отец с Тоненом, ходившие за проволокой. Беженцы поблагодарили.

— Мы бы охотно прихватили вас, — сказала женщина, — но машина и без того перегружена.

— Нет-нет, — сказала мать, — мы решили остаться.

— Еще неизвестно, может быть, это и разумнее, — сказал мужчина.

— Разумнее или нет, но в наши годы выбираться из дому, да еще пешком, что-то не хочется, — сказал отец.

— Спасибо, — еще раз поблагодарила женщина.

— Не стоит, это такой пустяк, — сказала мать. — Счастливого пути.

— Того же и вашему сыну. На велосипеде он выберется куда скорее, чем на любой машине.

Мужчины опять склонились над мотором. Женщина светила им, стараясь прикрыть фонарик. Старики Дюбуа постояли, посмотрели и пошли домой.