В эту минуту скрипнула калитка, и Жюльен пошел к калитке.

— Это господин Дюреле с женой и господин Робен! — крикнул он.

— Ты мог бы забежать к ним. В конце концов он не мне, а тебе сын, — быстро закончила мать, чтобы до прихода соседей успеть все ему выложить.

— Без тебя знаю! — вспылил отец. — Но если Жюльен хочет уехать с ними, он может сам туда сходить. Они его не съедят.

Мать пожала плечами. Она чувствовала, что злость душит ее, болью отдается в животе, в грыже, которую плохо поддерживал сползший бандаж. Словно стремясь сдержать боль, она схватилась обеими руками за живот. Лицо ее судорожно подергивалось. Она понизила голос — уже приближались соседи.

— Знаешь ведь, что он не пойдет. Он их ни о чем не попросит, слышишь! Ни о чем, ни за что на свете!

27

Отец встал. Соседи были в саду; когда они подошли к Жюльену, отец вдруг повернул к дому.

— Ладно, сниму фартук и схожу туда, — сказал он, стиснув зубы.

Он поднялся на три ступеньки, остановился, покачал головой и снова стал подниматься, ворча сквозь зубы:

— Я пойду. Но ты, голубушка, совсем спятила, да, совсем спятила.

Отец не возвращался больше двух часов. Сначала мать поговорила с соседями, затем, оставив их с Жюльеном, пошла к кроликам. Потом опять вернулась. Ей не сиделось на месте. Долгое отсутствие мужа беспокоило ее. Она поминутно вставала, доходила до калитки, смотрела на улицу, возвращалась, спрашивала Робена, который час, опять уходила.

— Не надо так волноваться, — сказала госпожа Дюреле, — мы ведь ничего не знаем. Никто ничего толком не знает. Даже по радио и то за день сообщают самые противоречивые сведения, а то, что люди рассказывают, так это в конце концов непроверенные слухи. Только и всего.

— А исходят эти слухи по большей части от пятой колонны, — прибавил Дюреле. — Эти люди подкуплены немцами и распространяют ложные слухи, чтобы вызвать панику.

Робен усмехнулся.

— Чему вы смеетесь? — спросила госпожа Дюреле.

— Удивительно, сколько денег боши в окно выбрасывают.

— Не понимаю.

— Боже мой, если они платят людям, чтобы те сеяли панику, значит, у них денег куры не клюют. По-моему, у нас паникеров и без того хватает.

Он махнул рукой в сторону Солеварной улицы. В воздухе стоял гул от моторов, сквозь который прорывались гудки машин, какие-то крики.

Соседи поговорили еще немного. Насчет шпионов и других вражеских агентов они держались разного мнения, но у матери создалось такое впечатление, что все слишком устали и не отстаивают свои взгляды всерьез.

Наконец вернулся отец. Мать ждала его у крыльца. Он шел тем же спокойным размеренным шагом, каким вечером обходил сад, перед тем как запереть калитку и сарай. Только он был без своего обычного фартука с большим нагрудным карманом и не знал, куда деть руки. Он шел опустив голову, и, хотя мать не видела его глаз, она поняла, что он следит за ней взглядом.

Дойдя до парника, он остановился, будто рассматривая рассаду. Мать чуть дышала.

— Пришел ваш муж? — спросила госпожа Дюреле.

— Да, но он что-то не торопится.

Соседи встали. Казалось, все чувствовали какую-то неловкость.

Помолчали.

Отец побрел дальше, так же медленно. Может быть, даже еще медленнее. Теперь матери видно было его лицо, затененное полями шляпы.

Соседи пошли ему навстречу; увидев их, он чуть ускорил шаг.

— Так мы пойдем, — сказал Дюреле при приближении отца.

— И я тоже, — сказал Робен.

Отец подошел, поздоровался и, видя, что они собираются уходить, быстро заговорил:

— Люди как обезумели, как обезумели… Все, все бегут…

— Что касается меня, я остаюсь, — сказал Робен.

— Ей-богу, просто не знаешь, что делать, — вздохнула госпожа Дюреле.

— Все как обезумели, — повторил отец, — прямо как обезумели…

Мать не сказала ничего. Она хотела заглянуть ему в глаза, но он отвернулся. Она уже не слушала, что говорят. Только повторяла, повторяла вслух:

— Чего он не скажет… Чего не скажет, что они тоже уезжают… Если они захватят с собой Жюльена…

И вдруг ее обожгла мысль, жестокая, как удар бича: «Они уехали… уже уехали…»

Она повторяла одно и то же, смотря в упор на профиль мужа, соседи что-то говорили, но она даже не слышала их слов. Теперь они уходили, шли к калитке.

Уже замерли их голоса, шум шагов на дорожке.

— Ну? — почти крикнула мать.

Отец все еще не поднял на нее глаз. Он как-то мялся, затем неопределенно развел руками и, сгорбившись, медленно побрел к дому. Он поднялся на несколько ступенек. Мать шла за ним. Она чувствовала у себя за спиной Жюльена.

В кухне прохладно и темно, потому что штора на двери спущена и ставни на окнах почти закрыты.

Мертвая тишина. Мать слышит, как стучит кровь у нее в висках. Руки ее машинально подтягивают сползший бандаж, грыжа так болит, словно живот рвут клещами.

— Ну? — повторила она.

Отец развел руками, и они бессильно упали вдоль тела.

— Я же сказал: обезумели, все обезумели.

Мать подошла ближе.

— Если я правильно тебя поняла, они уехали. Ты это имеешь в виду?

— Но ведь не они одни.

Тогда мать громко крикнула:

— На других мне наплевать. Другие не обещали взять с собой Жюльена. Обещал Поль. Мне он, может быть, никто, но тебе они все-таки оба сыновья. Только Поль это всегда забывает.

Отец был подавлен… Мать колебалась, но потом все же сказала:

— А может, наоборот… он хорошо это помнит, но он дальновиден.

Отец сразу выпрямился. Лицо его сморщилось, в глазах — угроза. Сжав кулаки, он делает шаг к матери:

— Ты на что намекаешь, а? Говори. Говори прямо.

— Я знаю одно: твоя невестка обещала мне захватить Жюльена, а они уехали, не сказав нам ни слова.

Мать говорила не громко. Но гнев ее все возрастал. Тут вмешался Жюльен.

— Не надо из-за них ссориться. Уехали — скатертью дорога! Я сказал: с ними все равно не поеду. Так лучше, по крайней мере я избавлен от необходимости отказываться.

Отец повернулся к Жюльену.

— Видишь! — крикнул он матери. — Теперь ты видишь, где зараза сидит.

Он перевел взгляд с матери на Жюльена. На какое-то время наступило молчание. Потом отец спросил:

— Что они вам сделали? Что они вам сделали, чем так вооружили против себя? Мне кажется, они оставили вас в покое, да. Не очень надоедают своими визитами!

Мать усмехнулась.

— Да, на то, что они тебя часто навещают, пожаловаться нельзя… Ты можешь тут подохнуть…

— Не преувеличивай. Ты никогда их не просила…

Отец остановился. Мать не стала дожидаться, что он скажет еще.

— Да, до сих пор я ни о чем не просила, и, уверяю тебя, в тот вечер мне стоило большого труда пойти к ним… Но теперь я научена. И знаю, чего можно от них ждать.

Отец направился к двери… шаг, еще шаг… и, уже подняв штору, он обернулся и сказал:

— А потом, еще не известно, может, они уехали не так, как другие. Я не знаю, может, они где-нибудь поблизости.

Мать расхохоталась. От смеха у нее трясся живот, ей было больно, но она все же хохотала и говорила, захлебываясь смехом:

— Ну конечно, они поехали на рыбную ловлю или за улитками. Они заедут за Жюльеном, а нам привезут свой улов. Дожидайся, приедут и улов привезут, да!

Резким движением отец отодвинул штору и вышел, крикнув:

— Уши вянут от ваших дурацких разговоров… Оставите вы меня когда-нибудь в покое?

С этими словами, прозвучавшими так неуместно в их кухоньке, он опустил штору, в складках которой, вздувшихся на минуту от ветра, смешались свет и тени сада. Ступеньки скрипнули под ногами отца, обручальное кольцо звякнуло о чугунные перила, потом опять стало тихо. Жюльен повернулся к матери, которая с той минуты, как ушел отец, не спускала глаз с сына. Она тяжело вздохнула, подошла, положила руки ему на плечи и встала на цыпочки, чтобы поцеловать его. Жюльен пригнулся.

— Ну чего ты, мама, зря паникуешь.