‹1957›
ПОЭТ
Играя, вдруг выбило море
на белый холодный песок
зеленый патрон от винтовки,
под пулею в гильзе — листок.
Как порох бездымный — под пулей.
Измятый и темный. На нем
скупые прощальные строки
начертаны карандашом:
«Над берегом чайка бедует,
и падает солнце в лиман.
Как брат санитар, забинтует
меня бородатый туман.
Гляжу на последнюю просинь,
последний патрон берегу.
Вы, чайки залетные, бросьте
с тревогой проклятье врагу.
Летите вы к сосенкам в жите,
присядьте над грустным окном
и смерть моряка опишите
своим белоснежным пером».
‹1959›
ЛЕТНЯЯ ДОРОГА
Мчится безоглядно,
Прочь косой повеса,
Загудит надсадно
Мошкара над лесом.
Не трещи, сорока,
Лгут твои приметы:
По лугам широко
Расплеснулось лето.
Вьется жгучий овод,
Осаждая лошадь,
Шлепают подковы
о сенной пороше.
Летний день промчится —
Почернелый, потный…
Скоро косовица
Канет в яр дремотный.
Вяло загрохочет
Солнцем налитая,
Схожая с платочком
Тучка дождевая.
Летняя дорога!
Эх, туманы лета…
Спето песен много,
Больше — не допето!
Где любовь бродила,
Мед пила пчелиный,
Губы закусила
До крови калина.
Луг лежит убогий,
Жухлый — как раздетый:
Снег и на дороге,
И на песне этой.
‹1959›
ЧЕРЕМУХОВЫЕ ХОЛОДА
По ярам черемуха белыми сугробами,
ветки, словно в инее,
жгучая вода.
Соловьи окрестные снова голос пробуют.
Выстужено небо.
Ходят холода.
Дружно подхватили мы утреннее пение.
Натощак запели мы.
Это не беда.
В белом одеянии вся земля весенняя.
Наши глотки вылудив,
ходят холода.
Объясняет радио, что в начале мая
началось на севере
таяние льда.
Дым в саду колышется, ветви обнимая,
кутая соцветия, —
нынче холода.
Зыбкий мостик вздрагивает,
чуткий, как душа моя.
Слышен шаг пружинистый,
быстрый, как всегда.
Ты со мною, времечко,
молодое, шалое.
Чистый цвет черемухи.
Песня. Холода.
‹1960›
* * *
А жизнь как будто вся сначала.
Следы и лодка на песке.
И мать в хатенке обветшалой,
в том голубином городке.
Верны родительским заветам,
мы не забыли час беды,
когда весною черным цветом
цвели над озером сады.
Свинец поротно и поштучно
нас принимался вновь считать,
но ты за ржавою колючкой
как солнце, возникала, мать.
Подземный ход, тайник за склепом,
и ты с холщовым рушником.
Во мраке руки пахли хлебом,
малинником и молоком.
Да, все мы помним ежечасно
колючий лагерный забор,
подземный ход и путь опасный
в тревожный партизанский бор.
Мне снится плес под тучей черной
и голос твой: «Ну, в добрый час!..»
О мать, не только нареченной,
родною стала ты для нас.
Былая боль как сон солдата.
Следы и лодка на песке.
И матери седая хата
в том голубином городке.
‹1968›
* * *
Как в полудреме, листопад над сквером.
Ржавеет лето на асфальте сером.
А в просини над башнями, над реками —
журавлиный реквием.
С веселой грустью облетают листья
забронзовевших календарных истин.
Осталась память о минувшем лете,
как юности наследье.
За черным дымом, за депо, за фабрикой
простор синеет налитой,
как яблоко, хоть и грустит
над башнями, над реками
журавлиный реквием.
‹1970›
МУСА ГАЛИ{122}
(Род. в 1923 г.)
С башкирского
* * *
Круглые вещи люблю я — не скрою:
Вот круглое яблоко девушка держит,
Вот круглое солнце сквозь облако брезжит,
Круглое озеро золотом кроя.
Круглым колесам спасибо! Покоя
Не дали мне — показали полсвета…
Делая круг над зеленой планетой,
Милая с неба мне машет рукою…
Круглый мой стол — на него не в обиде
Я — он друзей моих в круг собирает!..
Радуясь, круглые клумбы увидя, —
Пламенем рыжим шафраны пылают!..
Круглого тайну мы постигаем:
Нет ничего совершеннее круга!
Как хорошо, когда люди друг к другу
С круглым душистым спешат караваем!..
И не напрасно души твоей тайна
В круглых зрачках твоих вся предо мною.
И в ожиданье под круглой луною
Я все кружу и кружу не случайно,
И, окружен тишиною священной,
Рву для тебя я чудо-соцветья
И повторяю: на круглой планете
Быть бы и жизни, как круг, совершенной!