— Заключите пари, — бесстрастно ввернул Адька. Он никак не мог справиться с пробкой и теперь продавливал ее в бутылку.

— Я готов! — с необычайной живостью подхватил Иван Николаевич. — Пари! На «американку»!

— Идет! — Кирилл снял с гвоздя пушистую беличью шапку и набросил пальто.

— Пригласи своего шефа к нам, — предложил Адька. — Небось промерз, бедняга. К тому же личный контакт, сам понимаешь… Моего бы старпома сюда ветерком задуло, я бы его накачал, чтобы в рейсе не скрипел.

Кирилл вышел, хлопнув тяжелой, обитой войлоком дверью. Пустая улица просматривалась вверх, словно сквозь свернутый в рулон лист чертежной бумаги. Никого. Лишь у колонки копошилась женщина с ведрами. Да девчушка переставляла лыжи…

До поворота метров тридцать, а там вновь дорога должна просматриваться насквозь до самой станции.

Кирилл прибавил шаг. И сквозь редкие ветки споткнувшейся на повороте молоденькой елочки он увидел мужчину. Рядом шла женщина. Они двигались не торопясь, о чем-то переговариваясь…

Кирилл решил подойти ближе. Он надвинул шапку на глаза и заторопился, прижимаясь к деревьям.

Кажется, и вправду Греков. Но пари есть пари. Нужна полная определенность. Надо как-нибудь засечь профиль. И вдруг женщина остановилась, приподнялась на носках, закинула руки на плечи мужчине и поцеловала его…

Кирилл шагнул в сторону. Жесткие ветви едва не сбили его беличью шапку. Нет, он еще не верил. Просто удивительное совпадение. Как во сне, Кирилл стал медленно приближаться к стоящим посреди дороги двум фигуркам…

Татьяна прикрыла руками глаза и, неестественно пригибаясь, пошла вдоль дороги. Греков повернулся, еще не понимая, что произошло. И тут его губы, узкие глаза и брови вытянулись тремя темными параллельными линиями.

Они стояли так несколько секунд. Друг против друга. Кирилл чувствовал, как с его лица сползает каменная маска.

Неожиданная встреча, — Греков внешне уже овладел собой. Только вот голос звучал неровно, а в голове путались вялые мысли: «Что же я такое говорю, болван… Чушь какая-то». — Вот, значит… ты, брат, все видел…

— Не слепой, — выдавил Кирилл.

Он не чувствовал неприязни к этому человеку. И удивлялся себе. Ему почему-то было стыдно. И эти нелепые слова. Казалось, они образуются в воздухе из ничего. Их никто не произносит, они просто образуются.

Кирилл поправил шапку. Повернулся. Сделал несколько шагов. Остановился. На белой дороге темной черточкой терялась далекая женская фигурка.

— Что вы в жизни, дядя, понимаете? Ничего вы в жизни, дядя, и не понимаете… со своими словами…

— Ну? За кем пари? — Адька пытался вилкой выловить из кружки кусочки пробки.

Кирилл молча прошел к креслу.

— Все ясно. Только шапку сними, ты в приличном доме.

Кирилл стянул шапку, бросил на колени и откинул голову на спинку кресла.

Иван Николаевич сидел перед печкой на низенькой скамеечке и размахивал фанерным листом. Его лицо и руки подкрашивались багровым цветом.

— Иной раз мне кажется, что я был знаком с Мафусаилом. Долгая, долгая жизнь. Революция, война. Две войны… Когда-то я был весьма известной личностью в этом городе. Комсомольский работник… Потом все полетело кувырком. Жизнь в дырках. Печальная романтика, — Иван Николаевич поправил сползший с плеч драный меховой жилет. — Вы все допытываетесь, почему я избегаю брата? Нанялся охранять чужое добро на чужой даче… К брату у меня старая неприязнь. Я был легкомыслен, он — трудолюбив. Я надеялся на удачу, он верил в разум. Он стал профессором медицины. Я — хромой тотошник, ловец счастья. Игрок… Он всегда был мне живым укором. И я ему слепо мстил. За что? За то, что он меня жалел. И презирал. Каждый день, каждый час общения с ним превращался для меня в муку. Ибо я завидовал ему. А зависть, говорят, непримиримее ненависти… Странно, родному брату? Ох глупец я, глупец. Но ничего не могу с собой поделать. Это выше моих сил… Я в душе игрок. А это трудно излечимо, как алкоголь.

— Кажется, вы все же излечились, — Адька отбросил вилку и запустил в кружку мизинец.

— Не знаю, не знаю… Арнольд, вы — циник. Вы тоже превратили романтику в дойную корову. Плаваете, видите мир. А на глазах шоры.

— Работа, старик, работа… Знаете, я плаваю два года. А меня все травит при качке, всего выворачивает. Думаете, это легко? Так что, пока есть чем травить, сколочу капиталец. Побольше ухватить надо…

— Всего не ухватишь… Как вы полагаете, Кирилл? — взглянул через плечо Иван Николаевич.

Кирилл сидел недвижно. Отблески огня накатывались на его фигуру. Вертлявые несуразные тени от носа и ресниц суетились по его лицу. Любопытные язычки пламени выскакивали из печи, облизывая языками чугунную обкладку.

— Кажется, Кирилл встретил у вашего дома привидение, — Адька поднялся, разминая ноги, прошелся по комнате и остановился, опершись локтем о печку. — Итак, бывший комсомольский вожак. Герой войны… А ныне — старый кающийся грешник. Какой кульбит судьбы!

— Ни в чем я, Арнольд, не каюсь… Но с некоторых пор то, что было в прошлом, проступает самым волнующим воспоминанием. Это была настоящая жизнь.

— А лошади? Вы ведь еще и ветеринарный врач, кажется?

— Фельдшер, — строго поправил Иван Николаевич. — Лошади, это моя любовь, мои друзья.

— И игра, — подхватил жестко Адька.

— Была. Была игра. С этим покончено… Человеку-то мало надо, Арнольд, для счастья. Не предавать друзей! Постичь эту истину, значит, не повторять моих ошибок… Конечно, мне вас не убедить. Жаль. Вы упрямцы, вы сами пройдете этот путь через всякие ничтожные страстишки, чтобы когда-нибудь стариками, сидя в чужом доме, у чужого огня, многое понять… Капитан дальнего плавания Арнольд Михайлович Зотов! А? Звучит, да? Это не какой-нибудь там ипподромный жучок Адька Зотов, по кличке Адмирал. Любитель лошадиного навоза и беспошлинного фрахта. Абитуриент исправительно-трудовой колонии…

Адька видел, как острый кадык заметался под тонкой петушиной кожицей, будто выталкивая из горла звуки сиплого смеха. И смех прекратился так же внезапно, как и начался. Старик, придерживаясь рукой о стену, поднялся со скамейки.

Всю посуду мне испачкал своим вином. Манера! Приходить в гости к пожилому человеку с вином.

— Я просил кефира, а выбрался на улицу, смотрю — в руках вино.

— Бывает. — Иван Николаевич перелил в Адькину кружку темно-малиновую жидкость, подошел к ведру и зачерпнул немного воды. Сделал несколько глотков, глядя на Кирилла поверх кружки. Поставил. Аккуратно вытер губы краем полотенца. — То, что вы проиграли пари, я понял по скрипу половиц в прихожей. Но вы действительно азартный человек, если так близко к сердцу принимаете проигрыш. Вероятно, предчувствуете, что мою «американку» вам трудно будет выполнить… Что ж, дело чести.

— Прикажите ему голым сесть в электричку, — посоветовал Адька.

— У вас скудная фантазия, мой капитан, — поморщился старик. — Пари весьма кстати… А то б мне пришлось уговаривать, а это всегда унизительно…

— Что же вы хотите? — Адька всплеснул руками, видно, насмотрелся в Италии.

— Я хочу, чтобы Кирилл не показывался на ипподроме.

— Совсем?! — еще раз всплеснул руками Адька. — Вы палач, Иван Николаевич… Что ты скажешь на это, Киря? Какое-то сумасшедшее желание.

— Я все сказал, — Иван Николаевич присел перед печкой. — Надеюсь, Кирилл — человек чести, и он не нарушит пари… И вот еще что…

— Тихо, сэр. Ваши полномочия исчерпаны. «Американка» не бездонный мешок с сюрпризами, — Адька влез в свой роскошный бронзовый куртель. Металлические «молнии» сверкали в самых неожиданных местах. Пятнистый синтетический воротник.

— Пошли, Кирилл. Старик сейчас потребует от тебя обет безбрачия на ближайшую пятилетку…

— Ведь зачем-то, черт возьми, я вас сюда пригласил? — Иван Николаевич поднял голову и оглядел молодых людей.

— А, верно. Я как-то и упустил. Вызвали в лес по телефону. В курортную зону, — Адька с нетерпением уставился на старика. — В чем дело?