— Так это вы, Юсуф Юсуфов? — проговорила Лариса. — А где ваши усы?

Мужчина весело взглянул на девушку и рассмеялся. И все рассмеялись.

— У меня их сроду не было. Эти художники друг дружку рисуют. — Юсуфов все смотрел на Ларису и улыбался, при этом золотые коронки его зубов как бы выползали из-под толстых влажных губ. И очень не вязались его имя и фамилия с типично русским лицом.

— Ладно. Идти так идти, — Кирилл решительно придвинулся к барьеру.

Вахтер откинула планку и ворчливо предупредила, чтобы не особенно там задерживались, — чего доброго нагрянет Спиридонов да пришьет ей, что тотошники взятки подсовывают и проходят на манеж.

Старик торопливо семенил следом за наездником, пригибаясь, чтобы не казаться таким высоким рядом с крепышом Юсуфовым.

— Так мы в конюшню заглянем, а, Юсуфушка? Можно?

— Можно, можно… Ты пощупай мне одного жеребца. Неделю его работаю, — не оборачивался Юсуфов.

— Ну и как? — Старик искоса мазнул взглядом спешащих рядом молодых людей и незаметно так, молодцевато, выправил вперед тощую грудь.

— Как?! Неработанный шел полуторную без десять.

— Ну?! — искренне воскликнул Иван Николаевич и причмокнул в удовольствии: — Классный жеребец… Чей же он?

— От Гегемона и Змейки.

— Это какой же Змейки? — старик приостановился. — Не Анафемы ли с Вандалом?

— Ну, — Юсуфов толкнул фанерную дверь конюшни.

Длинный, сыпанный влажным песком коридор плетью рассекал призовую конюшню на две половины. Высокие решетки денников выглядывали подобно дверям номеров гостиницы. На расчищенной площадке были свалены несколько сломанных американок, ржавые спицы которых раскинулись в стороны от ободка, будто застывшие взрывы. Валялись резиновые башмаки для копыт, рваные ногавки. Воздух был свежий, с запахом соломы.

Пожилая женщина мыла в раковине металлические скребницы, постукивая ими о кран. В глубине коридора хрипловато и коротко заржала лошадь.

Женщина повернулась к Юсуфову и покачала головой.

— Узнал, а? Узнал вас Поплавок, а, Степан Петрович?

— Узнал, стервец, — порадовался Юсуфов.

— Учуял, значит, — поддержал Иван Николаевич.

— Учуял, учуял. — Юсуфов снял широкое ворсистое пальто и повесил в шкафчик, приглашая и молодых людей. — Меня зовут Степан Петрович, — проговорил он, ни к кому не обращаясь в отдельности, но так, словно специально для Ларисы. — Юсуф Юсуфов — псевдоним. Разрешите? — Он ловко снял с Ларисы пальто и задержал его в руке, выбирая крючок. — Псевдоним. Я раньше работал в цирке…

— Это чувствуется. — Кирилл перехватил Ларисино пальто и накинул на гвоздь. — А ваши сыновья там, на афише… тоже цирковой фокус?

Прозвучало грубовато. Лариса шагнула в сторону и повертела у виска указательным пальцем. Юсуфов вновь выдавил из-под верхней губы золотые коронки, так и не удостаивая Кирилла ответом.

Темные денники выглядели сиротливо — их обитатели работали сейчас на манеже. Юсуфов шел быстро впереди. И Кириллу казалось, что его маленькая головка есть просто часть могучей спины, непостижимым образом выдавленная вверх. Вдруг Юсуфов остановился у двери какого-то денника, прислушался и резким толчком отбросил дверь. Пахнуло густым, теплым духом.

В глубине денника на перевернутом ящике сидели два человека. Появление Юсуфова, да еще в сопровождении незнакомцев, их явно озадачило. Один из мужчин проворно смахнул с ящика бутылку.

Юсуфов молча переносил взгляд с одного на второго.

— Ей-богу, Степан Петрович, — захныкал, поднимаясь, долговязый узкоплечий дылда с бесцветным, заросшим светлыми волосами лицом, — мы так, в общем… За Поплавка. Ведь полуторную без десять выдал. Это ж для кого угодно рекорд. А он сразу — и на тебе…

— Ай-яй-яй, Вася. Классный ты, Вася, конюх. А вот балуешься ты, Вася, балуешься…

— Дак ведь повод, Степан Петрович, — горестно ответил дылда. — Если б не этот рекорд, разве я б себе позволил?

— Позволил бы, Вася, позволил.

— Эх… Не такой я человек, Степан Петрович, чтобы за просто так в конюшне водкой баловаться, — дылда опустил глаза и рассматривал свои огромные красные ладони. — Я ведь что? Я ведь уважение имею… И стаж у меня безупречный… Санаторием награждали…

— Собирай, — коротко прервал его наездник.

Из глубины денника донеслось ржание. Лариса прильнула к решетке и шепотом позвала к себе Кирилла.

В слабо освещенном деннике стояла лошадь. Она по-птичьи склонила голову набок, разглядывая большим глазом Ларисино лицо. Темные волосы спадали по шее лошади глубоким завитком. Маленькие острые уши чутко дрожали, будто стрелки компаса, выбирая точное положение. Изогнутая шея, замершая на взлете морской волной, переходила в спину и, словно обессиленная, стекала темным блеском по тонким длинным ногам, брезгливо переступающим по некрашеным доскам денника. А морда узкая, стремительная. Четко очерченные ноздри, словно два слепых зрачка…

Лошадь вздернула голову, заслышав скрежет засова, и нетерпеливо стукнула передними копытами.

— Поплавок… Мальчик мой, — проговорил Юсуфов. Он достал квадратик сахара.

Медленно взмахнув ресницами, жеребец потянулся к угощению.

— Ну что, Иван Николаевич, как он с виду?

Старик, не отвечая, задрал рукава пиджака, обнажая тонкие белые руки, и подошел к жеребцу. Лицо его было серьезно.

— Ой, ударит, — испугалась Лариса.

Конь повернул в ее сторону голову и тряхнул гривой… Все рассмеялись.

Старик точным скользящим движением пригладил круп жеребца, по-особенному, тыльной стороной ладони прощупал ребра, почку, заглянул в зубы.

— Хорошего порядка жеребец, — заключил Иван Николаевич. — Чем растираете?

— Флюидом, — торопливо ответил конюх Вася, вытягивая по-солдатски свои длинные руки.

— С зеленым чаем?

— Нет, — растерялся Вася. — На опии. Сахар свинцовый кладем.

— Чай зеленый настаивай. Хорошая штука… И повыше забирай, когда трешь…

Вася промолчал и принялся готовить Поплавка к запряжке. Он по-хозяйски сложил весь приклад у коня, чтобы сподручнее было обряжать, и ловким движением принялся обматывать бинты. Это нравилось жеребцу. Он сам попеременно подставлял конюху свои скульптурные ноги.

— Добро-то, а? — хмельно бормотал Вася. — Мне б такие… Я бы в ансамбле песни-пляски такое выдавал…

Кирилл следил за всем этим внимательно и восторженно. Ему хотелось погладить коня, дотянуться до нетерпеливо подрагивающей кожи или угостить сахаром. Он незаметно взглянул на Юсуфова — попросить, что ли, кусочек?

— Ногавки, — командовал Юсуфов. — Чек… Ты, Вася, готовь шарабан.

Долговязый конюх повернул к наезднику небритое лицо, удивленно вытаращив маленькие плутоватые глазки.

— Шарабан, шарабан, — повторил Юсуфов. — Покатаем гостей… Не платить же фельдшеру за визит.

— Дак ведь конь-то, Степан Петрович… Старшего класса жеребец… Можно считать, весь сезон чистый крэг, а вы… унижение ему такое вправляете…

— Сказал — шарабан, — оборвал Юсуфов и повернулся к старику: — Не забыли, как вожжи держать, а?

Иван Николаевич взволновался. Он потер ладонями о брюки и задвигал тощими плечами. Острое лицо его напряглось и порозовело. И, переводя взгляд с наездника на коня, он не знал, что и ответить.

— Не забыл, не забыл, — проговорил за него Юсуфов, следя за работой конюха.

— Власть употребляют, — довольно громко бормотал Вася, заканчивая обряжать. — Крэгового жеребца в шарабан, как паршивого лошака… Полюбовницам удовольствие, а жеребцу нарушение режима. Ясно дело… А ишшо за водку отматерил… Порядочки на конюшне, куда там…

— А что это такое? — громко произнесла Лариса, пытаясь заглушить Васино недовольство.

— Чек, — ответил Юсуфов и провел взглядом по тонкой фигуре девушки. — Чтобы лошадь морду вниз не опускала. Резвость падает, — и, повернувшись, он бросил конюху: — Не ворчи. Тоже, умник… Пусть дистанцию пройдет под нагрузкой, — однако в тоне наездника звучала виноватость.

Конюх ничего не ответил, лишь движения его стали короткими и злыми.