Смертонос поднял голову, чтобы ее видеть. Огромные девичьи очи блестели из-под зарослей иссиня-черных волос.

Хеллиан вдруг нечто вспомнила — что было забавно, ведь она вообще редко что-то вспоминает. Она была девочкой, пьяной только чуть-чуть (ха, ха), она бродила по заросшему травой берегу извилистого ручья и на мелководье нашла гольяна, недавно умершего. Взяла хлипкое тельце в ладони и уставилась. Какая-то форель, всплески красного — самого красного, какой она видела — цвета, а вдоль узкой спины ярко-зеленые пятна, словно весенние почки.

Почему Смертонос напомнил ей мертвого гольяна — непонятно. Не по цвету, ведь он не красный и даже не зеленый. Не по мертвости, ведь он моргает, а значит, еще не помер. По скользкости? Может быть. Этот жидкий блеск, да, гольян в чаше рук, в скудном озерце, похожем на гробик или кокон. Она вдруг припомнила и глубокое свое горе. Мальки так стараются, но почти все помирают, иногда без особой причины. Как звали ручей? Где это было, Худа ради?

— Где я росла? — прошептала она, лежа на полу. — Кем была? В городе? За городом? Ферма? Карьер?

Смертонос скользнул на край кровати и уставился на нее с конфузливой алчностью.

Хеллиан скривилась: — Кто я? Черт подери если знаю. Да и зачем бы? Боги, я трезвая. Кто со мной пошутил? — Она сверкнула глазами: — Ты!? Ублюдок!

— Не ублюдок, — сказал он. — Принц! Скоро король! Я. Ты. Ты королева. Моя королева. Король и королева, это мы. Два племени вместе, одно великое племя. Я правлю. Ты правишь. Народ кланяется и несет дары.

Она оскалила зубы: — Слушай, идиот, раз уж я никому не кланялась за всю жизнь, зачем заставлять других кланяться? Или, — вдруг догадалась она, — мы на коленки будем вставать для другого? Нассать на королей и королев, на всех их! Вся их помпезность — сплошное дерьмо и как там… — она морщилась, отыскивая слово, — все их политесы! Слушай! Я отдаю честь офицеру, потому как в армии приняты всякие чепухи! Надо ведь кому-то быть во главе. Не то чтобы они были лучше. Не чище по крови, не умнее — понимаешь? Это просто согласие промежду ним и мною. Мы согласились, так? Чтобы всё работало! А высокородные — они иные. Они многого хотят. Нассать! Кто сказал, что они лучше? Наплюй на их богатства — золотое дерьмо все равно дерьмо, да? — Она наставила на Смертоноса палец. — Ты Худом клятый солдат, вот ты кто! Принц! Ха! — Она перевернулась и вскочила.

Каракатица и Скрипач смотрели на ряды обшитых железом фургонов. Те медленно проезжали через лагерь и вставали под погрузку в отдалении. Пыль заполняла воздух над скоплением палаток, телег, сараев и неподвижных фур. Наступил вечер, и дым множества костров смешался с пылью.

— Знаешь, — сказал Каракатица, следя за последними моранскими припасами, — это глупо. Мы сделали что смогли. Или они это сделают, или нет. Все равно нам, похоже, конец.

— Они сделают, — отозвался Скрипач.

— Неважно, сержант. Четырнадцать долбашек на всю треклятую армию. Сотня жульков? Две? Все равно что ничего. Если попадем в неприятности, дело дрянь.

— У летерийцев есть достойные онагры и баллисты. Дорогие, но Адъюнкт недостатка в деньгах не знает. — Он замолчал. Потом хмыкнул: — Поговорим лучше о других недостатках. Прости, зря я начал.

— Мы ни малейшего понятия не имеем, куда лезем, Скрип. Но всё чувствуем. Ужас спускается с небес, словно облака пепла. У меня мурашки по коже. Мы пересекли Семиградье. Мы взяли эту империю. Почему теперь все иначе? — Он дернулся. — Высадка стала атакой вслепую — мы мало что знали, а то, что знали, оказалось ложным. Ну да ладно. Незнание нас не сломило бы. А сейчас… Прямо не знаю что.

Скрипач почесал подбородок, поправил ремешок шлема. — Жарко и влажно, так? Этот тебе не сухое Семиградье. Высасывает энергию, особенно когда ты в доспехах.

— Доспехи нужны, чтобы обороняться от Худом клятых москитов. Без них мы станем похожи на мешки с костями. Эти гады еще болезни переносят — целители принимают по двадцать солдат в день с потной малярией.

— Москиты — причина малярии?

— Я так слышал.

— Что же, как только углубимся в пустоши, малярия кончится.

— Почему бы?

— Москитам нужна вода для размножения. Но местные москиты какие-то мелкие. Под Черным Псом такие тучи налетали, и каждый был размером с колибри.

Черный Пес. Название, заставляющее холодеть любого малазанского солдата, бывал он там или нет. Каракатица удивлялся, как это нечто, случившееся давным — давно в далеком месте, может впиваться в целый народ, словно наследственная болезнь передаваясь от отца к сыну. Рубцы и пятна, да, горький вкус поражения и бедствий. Возможно ли такое? Или всё это сказки? Скрипач любит рассказывать всякое. Детали преувеличены. Несколько деталей, о которых чуть слышно упомянут в разговоре, и что-то растет внутри, как шар холодной липкой глины, и портит все. Вскоре глина уплотняется до твердости камня, катаясь у тебя в голове, сталкиваясь с мыслями и рождая смятение.

А смятение — это то, что таится за страхом. Каждый солдат его знает, знает, как смятение опасно. Особенно в разгар боя. Ошибки, неверные суждения и — это уж наверняка — слепая паника сорными цветами заполняют поле битвы, мешая боевому танцу.

— Кажется, ты стал задумчивым, сапер, — заметил Скрипач. — Плохо для здоровья.

— Я думал о танцах в полях.

— Дыханье Худа, уже годы и годы я не слышал этой фразы. Не время унывать, Карак. Вспомни, Охотники за Костями еще не оказывались склонными к трусости и бегству…

— Знаю, имеет смысл держать нас в тупости и невежестве, сержант. Но иногда это заходит слишком далеко.

— Наше великое, но неведомое предназначение.

Каракатица резко кивнул. — Будь мы наемниками, другое дело. Но мы не наемники, да и желающих нанять не видно. Похоже, в Пустошах и за ними вообще людей нет. Я слышал рассказы о замятне в Болкандо. Горячие Слезы, а может, и Напасть. Вот то — другое дело! Помощь попавшим в беду союзникам…

— «Вейся знамя чести» и все такое?

— Точно. Но ведь это не главная причина похода, так?

— Мы скинули безумного императора, сапер. Доставили Летеру послание, что негоже разорять чужие берега…

— Это не они. Это Тисте Эдур делали.

— Думаешь, мы недостаточно их посрамили, Карак?

— И что с того? Мы ничего не получили, Скрип. Меньше чем ничего.

— Не лезь слишком высоко, — пробурчал Скрипач. — Тебя не приглашали на чтение. То, что там стряслось, к тебе не относится. Я уже говорил.

— А к Таворе относится, и еще как! Гляньте! Нам чисто случайно придется идти за ней!

Последний из фургонов добрался до на скорую руку построенного депо. Возчики отвязывали волов. Скрипач со вздохом отстегнул и стащил с головы шлем. — Пойдем поглядим на Корика.

Каракатица хмуро побрел за сержантом. — Весь взвод последние дни сам не свой.

— Бутыл любит бродить где вздумается. А другие нет. На Корика уже нельзя рассчитывать, не так ли? Не похоже, что он прячется в лазарете ради развлечения.

— Бутыл, вот кто наша проблема. Отбился от рук, по несколько дней пропадает…

— Просто тоскует.

— А кто не тоскует? У меня такое чувство, что через пару недель марша мы в обочину свалимся.

Скрипач фыркнул: — А когда мы были в хорошей форме, Карак? Что, сам не замечаешь?

— В той летерийской деревне мы себя показали.

— Нет, не показали. Если бы не взводы Хеллиан и Геса, а потом Бадана Грука, вокруг наших косточек сейчас колокольчики бы вились. Все мы были не на своих местах, Карак. Улыба с Кориком сбежали как зайцы в гон. А Корабб оказался моим лучшим «кулаком».

— Плохой у тебя настрой, Скрипач. Не надо. Эдур налетели со всех сторон — нам нужно было их разделить…

Скрипач пожал плечами: — Может быть. Согласен, в И’Гатане мы сработали лучше. Боюсь, я слишком привык сравнивать нынешние времена со старыми, удержаться не могу. Бесполезная привычка, точно. И не надо так смотреть, сапер.

— Так у тебя были Еж и Быстрый Бен. И тот ассасин — как его имя?