Конец страха. Даже столь юный человек, неопытный человек, как Мертвяк, осознал ценность дара. Конец страха.

— Не будь жесток с Хестером Виллом. Умоляю.

— Я не склонен к жестокости, смертный. Однако его душа ощутит себя подло обманутой, и тут ничего не поделаешь.

— Понимаю. Но Фенер должен ответить за предательство.

Он ощутил в голосе Худа сухое удовлетворение: — Однажды все боги ответят перед смертью.

Мертвяк заморгал, когда очаг угас и в комнате вдруг стало темно. Поглядел на Вилла и увидел, что старик уже не дышит. Лицо застыло, став изломанной маской ужаса. На лбу появились четыре черных пятна.

Мир не дает нам многого. А то, что дал, слишком быстро забирает. И руки зудят, оказавшись пустыми, и глаза слепо смотрят, видя лишь пропасть. Солнце заслоняют пыльные тучи. Человек сидит и желает узреть своего бога, но ничего его не ждет, кроме тоски.

Мертвяк пробирался по закоулкам памяти, а такое дело следует свершать в одиночестве. Он блуждал, словно потерявшись среди заросших руин в сердце Летераса, среди нездешних насекомых, зияющих ям и пронизанных корнями груд земли. Владыка Смерти снова протянул руку в мир, размешал лужу человеческой крови. Но Мертвяк остался слепым к выведенным узорам, к очередному повороту хитрой игры.

Он чувствовал, что страшится за своего бога. За Худа, за врага, за друга. Единственного из треклятых богов, которого уважает.

Игра некроманта непонятна никому постороннему. Для всех он похож на старую крысу, увиливающую от кота. Неравная схватка, равная взаимная ненависть. Но на деле всё совсем не так. Худ не презирает некромантов — бог знает, что никто лучше них не понимает его и его мира, последнего-из-последних. Избегая черного касания, крадя души, издеваясь над жизнью, оживляя трупы, они свершают истинное богослужение. Ведь истинное богослужение по сути своей игра.

— Не бывает сделки, интересной только одной стороне.

Едва сказав это вслух, Мертвяк кисло ухмыльнулся. Слишком много иронии в разглагольствовании перед духами, особенно в месте столь ими перенаселенном, в десятке шагов от Дома Азата.

Он слышал, что Брюс Беддикт был однажды убит, но вскоре притащен обратно. На редкость горький дар — удивительно, что брат короля не свихнулся. Если душа сошла с тропы, обратный путь заставляет глупца спотыкаться на каждом шаге. Каждое движение неловко, словно ступни уже не соответствуют отпечаткам на земле, словно душа больше не вмещается в сосуд плоти и ощущает себя обманутой, попавшей не в то место.

Недавно он услышал также о женщине, проклятой неупокоенностью. Рутан Гудд намекнул, что спал с ней… что за извращение? Мертвяк покачал головой. Все равно что пользовать коров, собак, коз и бхок’аралов. Нет, еще хуже. Но хочет ли она избавиться от проклятия? Нет. Ну, тут он с ней согласен. Нехорошо возвращаться. Легче привыкнуть к неизменности смерти, чем к гниению, увяданию тела. К тому же мертвецы никогда не возвращаются полностью. Это как заранее знать секрет фокуса. Никакого удовольствия. Они потеряли все утешительные иллюзии…

— Мертвяк!

Он повернулся и увидел пробирающегося мимо ям и деревьев Бутыла.

— Слышу, ты тут разговариваешь — но духам никогда нечего сказать. Что толку с ними болтать?

— Я не с ними.

Молодой маг подошел к нему и встал, уставившись на древнюю джагутскую башню. — Видел обоз, который выстроили за городом? Боги, там столько всего, что на пять армий хватит.

— Может, хватит, может, нет.

Бутыл хмыкнул: — Прямо как Скрипач говоришь.

— Мы идем в никуда. Пополнить припасы будет трудно, а скорее всего невозможно.

— В никуда. Вот это правильно.

Мертвяк показал на Дом Азата. — Думаю, они там.

— Синн и Гриб?

— Да.

— Их что-то схватило?

— Не думаю. Они скорее прошли внутрь, как делали Келланвед и Танцор.

— И куда?

— Без понятия. Нет, я идти следом не планирую. Придется считать их пропавшими.

— Безвозвратно.

Бутыл бросил взгляд на Мертвяка: — Ты уже обрадовал Адъюнкта?

— Да. Но она не обрадовалась.

— Жаль, не успел на это поставить. — Бутыл потянул за клочковатую бородку. — Так скажи, почему ты решил, будто они ушли внутрь.

— Прошлой ночью я пошел на псарню и взял Крюка с Мошкой. Ты сам знаешь, у этой шавки злобы на двоих запасено. Старый Крюк — он просто пастуший пес. Без выкрутасов, простой и понятный. Я имел в виду — ты заранее сможешь угадать, когда он тебе в горло вцепится. Но никаких хитростей, верно? А вот Мошка — лицемерный зубастый чертенок. Ну, Крюка я пнул сапогом по голове, чтобы знал кто тут хозяин. Мошка поджала хвост и тут же вцепилась в лодыжку. Чуть не удушил ее, пока отрывал.

— Ты взял собак.

— И спустил с поводков. Они метнулись как два осадных копья — по улицам, по аллеям, вокруг домов и через вопящие толпы — прямиком сюда. К дверям Азата.

— А как тебе удавалось от них не отставать?

— Никак. Я наложил на них чары и следил. Когда я добрался сюда, Мошка столько раз бросилась на дверь, что чуть мозги себе не вышибла и лежала на тропе. А Крюк пытался подрыть камни.

— И почему никто из нас не додумался?

— Потому что вы все дураки.

— И что ты сделал потом?

— Открыл дверь. Они вбежали. Я слышал, как они несутся по ступеням. А потом… ничего. Тишина. Собаки ушли за Синн и Грибом через какой-то портал.

— Знаешь, — сказал Бутыл, — приди ты сначала ко мне, я сумел бы поехать с душой одной из них. Могли бы понять, куда ведет портал. Но ты ведь у нас гений, Мертвяк. Уверен, у тебя были веские причины не приходить ко мне.

— Дыханье Худа! Ладно, я сдурил. Каждый гений иногда бывает глупцом.

— Твое послание передал Хрясь, так что я едва смог разобраться что к чему. Ты хотел встретиться здесь. Вот он я. Но все сказанное вполне можно было услышать за кружкой эля в таверне Гослинга.

— Я выбрал Хряся, потому что знал: едва он передаст тебе послание, как всё забудет. Забудет даже, что говорил со мной и с тобой. Он же самый тупой человек, которого я встречал.

— Итак, мы встречаемся тайно. Как загадочно! И чего тебе нужно, Мертвяк?

— Хочу все знать о твоей ночной посетительнице, для начала. Думал, это лучше обсудить наедине.

Бутыл вытаращил глаза.

Мертвяк нахмурился. — Что?

— В чем тут прикол?

— Я не желаю интимных подробностей, идиот! Ты видел ее глаза? Когда — нибудь смотрел ей в глаза, Бутыл?

— Да, и каждый раз жалел об этом.

— Почему?

— В них так много… нужды.

— И все? Ничего кроме?

— Много чего кроме, Мертвяк. Удовольствие, может, даже любовь. Не знаю. Все, что я вижу в ее глазах… происходит «сейчас». Не знаю, как объяснить. Нет прошлого, нет будущего, только настоящее.

— Полная пустота?

Бутыл сощурился. — Да, как у барана. Ее животная сторона. Я каждый раз к месту примерзаю, словно гляжу в зеркало и вижу свои глаза, но только такие, какие никто больше не видит. Мои глаза… — он вздрогнул — и никого за ними. Никого знакомого.

— Полный незнакомец, — кивнул Мертвяк. — Бутыл, я однажды смотрел в глаза самого Худа и видел то же самое. Даже чувствовал себя так же. Я и не я. Я — никто. Думаю, я понял, что именно видел. Наконец понял эти глаза, пустые и полные. Плотное отсутствие за ними. — Он посмотрел на Бутыла. — Это… это наши глаза в смерти. Когда душа уже сбежала из тела.

Бутыл побелел. — Боги подлые, Мертвяк! Ты мне в спинной хребет златочервя запустил! Это же… это жуть. Вот что бывает, когда смотришь в глаза мертвецам слишком часто? Теперь буду закатывать глаза, когда хожу по полю битвы… Боги!

— Баран полон семени, — ответил Мертвяк, вновь обратившись в сторону Азата, — и желает его выплеснуть. Ему недолго жить осталось? Понимает ли он? Знает ли зимой, что придет весна? Полная пустота. И всё. Всегда. Навечно. — Он потер лицо. — Мне недолго осталось, Бутыл. Ох, чую. Недолго.

— Слушай, — сказала она, — когда я свой же пялец… палец туда засовываю, ничего такого не чувствую. Понял? Ба! — Она скатилась с него, намереваясь опустить ноги вниз и, может быть, встать, но кто-то обрезал кровать на середине и она шлепнулась на грязный пол. — Уй! Типа.